И, пожалуй, именно тут, поджидая уху на берегу Тамбея, я проник в секрет, почему наша рыбная ловля так упрямо несчастлива.
Дело в том, что вся неводная сеть изорвана. Есть дыры в аршин, были даже саженные, но их зачинили. А маленьких, величиной в ладонь — без числа. Аксенов уверяет, что это пустяки и „не влияет“. Он инструктор, спец — возражать не приходится.
И все же я остаюсь при своем убеждении: рыба не ловится из-за дыр.
Я исхожу из своих наблюдений и делаю логические выводы.
Принцип неводного лова основан на том, что сеть, на всем охваченном ею пространстве воды, „ведет рыбу“. Здесь учтены инстинкт самосохранения рыбы и присущее ей свойство преодолевать препятствия не бегством вспять, а поисками прорыва, прохода. Она идет по сети, всюду упирается в крепкую нитку и доходит до отверстия мотни, откуда ей уже нет спасения. Находить проходы и прорываться, рыба большая мастерица. Плавая по дну между водорослями, камнями, корчагами и прочими заграждениями, она довела искусство преодолевать преграды и отыскивать лазейки до совершенства. Вся задача ловцов только в том и заключается, чтобы не оставить в сети ни единой щели. А у нас через каждые 5—10 саженей зияет прореха, которая якобы „не влияет“.
Я обратил особое внимание на то обстоятельство, что немногие рыбешки вылавливались нами не в мотне, а запутавшимися в петлях сети. Мотня постоянно оказывалась почти пустой.
Пока в ведерке варилась уха, мы подставляли к огню то один бок, то другой. От мокрых рубах валил пар.
До чего же, чорт возьми, хорошая рыба в Тамбее! Особенно эта, заставившая нас проголодаться и устать, хуже ездовых собак.
После ухи попили из того же ведерка чаю. Это пустяки, что он подернут жирком навара и припахивает все той же ухой.
Тундра мокра, как губка. Под полуметром сырости лед. Брезент плаща сложен вдвое — подстилка будто бы надежна. Я, кроме того, завернулся в полушубок и в нескольких вершках помаленьку горит костер. Но все это, в конце-концов, не спасает: холодок проникает откуда-то из-под брезента, телу зябко.
Все спят. На полчаса и меня одолела тяжелая дремота усталости, но разутым ногам стало так холодно, что я очнулся.
Ночная гнусь исчезла, наступило утро — предсолнечный час. Зеленая тундра казалась чисто умытой, ярко сочной. Клочками кой-где клубился туман. У ног чуть плещется речка: прилив гонит воду вверх против течения, и она в борьбе урчит. В осоке копошатся и гомонят выводки водяной птицы. Покой и мир… Для полноты картины не хватает лишь человеческого жилья — каких-нибудь нескольких изб по скату хотя бы вон того холма, или стада коров, уткнувших морды в пышную траву. Хорошо, конечно, и так, как есть, но уж очень пустынно. Мох мы нашли быстро. Его столько в ямальской тундре, что для вывоза потребовались бы сотни буксиров, подобных „Микояну“. За ним на Тамбей не стоило ехать. Бесчисленные мшанники мы обнаружили в двадцати шагах от фактории. Но глины так и не сыскали, хотя и она, конечно, есть.
