Полюбить Джоконду | страница 32



— Сегодня запустили в производство вашу гостиную, — сообщил Аретов. — После праздников будет готова. Там твою парсуну повесим…

— Повесим, — согласилась я, хотя, что за гостиная, не знала ни сном ни духом. — Нам ведь недолго осталось работать…

— Недолго… Закончите портрет после праздников.

Да! После праздников начнутся будни! Объяснения с Карташовым… Сперва он не поверит, что я решила взбунтоваться. Будет уговаривать, может, даже денег предложит. Потом — поймет, пустит в ход свои материалы… Со вчерашнего дня я поняла, что это неизбежно, и исподволь стала приучать себя к таким мыслям… А Аретова я больше никогда не увижу! Украдкой я посмотрела на него: каким дорогим, близким он мне показался вдруг! В конце концов окажется, что лучшие минуты моей жизни прошли в машине, в пробке на Варшавском шоссе. На окраине ада, как я пошутила когда-то.

Тут раздался телефонный звонок.

Я поняла: звонит Гришка. Что-то там у него не клеится, не сходится. Короче, на сегодня сеанс отменен.

— Что будем делать? — поинтересовался Аретов, отключившись.

— А что?

— Такими темпами, — он взглянул на часы, — минут через десять мы доедем до МКАД… Тебя домой отвезти?

Я молчала. Неужели даже на такую скромную радость, как вечер в обществе Аретова, я рассчитывать не могу… И он тоже хорош: домой хочет везти, а обещал — в Альпы!

— Отвези домой.

— Расстроилась?

— Конечно, протаскались без толку целый вечер!

— А знаешь что? На МКАД сейчас тоже, наверное, пробки. Поедем ко мне. Немного отметим праздник… Как ты думаешь?

— Не знаю.

— Значит, поедем.

Все в этом мире имеет конец и начало. Наступил момент — мы пересекли МКАД и через несколько минут были уже в Сашиной квартире. Я привычно прошла в комнату и села в кресло напротив мольберта. За мной вошел Саша. Он остановился у мольберта, собираясь что-то сказать, уже улыбнулся и вдруг замер.

— Что? — прошептала я. — Что с тобой?!

Аретов не ответил, лишь быстро посмотрел на меня прищурившись, как щурился иногда Гришка, когда писал портрет. Я поднялась. Теперь он глядел не отрываясь, точно на диво, которое вдруг явилось ему. Мне стало неловко.

— Саша, — окликнула я его. — Что ты, Саша?

Он все смотрел на меня долгим, каким-то мучительно-вдохновенным взглядом. Никогда я не видела таких глаз. Ни у кого.

Я подошла и тоже взглянула на парсуну. Точнее — на себя.

Из коричнево-золотистого мрака появлялась, скорее являлась женская фигура в глухом черном платье. В нежной узкой руке она несла впереди себя белую грустно склоненную орхидею. Ее лицо лишь только выступало из золотистого сумрака и было печально, точно от цветка наполняясь бледностью и грустью.