Саша присел рядом со мной.
— Ну вот, почти и все. Скоро дома будем.
— Да, скоро. В жизни вообще все скоро.
Я смотрела на него и думала о мимолетности. Он появился в моей жизни внезапно, из ниоткуда и вдруг стал таким близким… ближе уже невозможно. Если сейчас что-то случится, вместе с нами погибнет и это чувство… Чувство невероятной близости — самое потрясающее из всех чувств, которые мне довелось испытать. И казалось, что бы ни произошло, по-настоящему жаль будет только этого чувства… Ленку воспитает Наташа. Возможно, она сделает это лучше, чем я.
— А в городе-то что творится? — поинтересовался Гришка.
— В городе митинги несанкционированные. Бунтует народ…
— Что ж удивляться? Питер — город революционный. В Москве-то тишина.
— Чем они недовольны?
— Льготы отменяют. Вместо льгот дадут им немного денег.
— Монетизация, — сухо уточнила Глинская, покачивая белым сапожком.
— Так весь сыр-бор из-за льгот? — удивился Гришка. — Какие-то льготы, подумаешь!
Но кроме него говорить никому не хотелось. Гришка поднялся и вышел из купе. Глинская презрительно усмехнулась ему вслед.
— Что я тебе говорила прошлой ночью? — спросила она Сашу, но смотрела при этом почему-то на меня.
— А что вы ему говорили? — На минуту вместо ее лица я увидела темный портрет в тяжелой золотой раме: молодой человек с перчаткой, голландская школа, XVII век. Насмотрелась в музеях, теперь везде мерещится. Потом портрет сменился: черная шапочка и цепкие глаза. — А что вы говорили, — я повторила напевно-сладко, как та женщина в гостинице, — ему ночью?
Глинская сморщилась:
— Я говорила… Это все ни к чему… Не стоило бы и начинать…
— О, вы правы!
Я всей кожей ощущала пафос ситуации: полная бесполезность! Сидели бы дома и наслаждались роскошным ощущением близости!.. И вдруг чуть не расхохоталась во все горло. Что она ему говорила ночью?! Знаю я эти их ночи у ноутбука!.. Я все-таки не удержала легкий смешок.
— Пойдем, — кивнула Саше Глинская.
— Мы скоро. Не волнуйся, Лиз.
Я улыбнулась:
— Все в порядке.
Через час в вагоне уже висела мертвая тишина. Тускло светили лампы под потолком пустого коридора. Поезд давно покинул пригород, и теперь за окном стоял кромешный мрак без единого огонька. Мягко выстукивали колеса безразличное: что-то будет, что-то будет…
В нашем купе горел мутный желтый фонарь, отчего лица казались неживыми, с запавшими глазами. Ехали молча. Разговор не клеился. Гришка несколько раз выходил, вздыхая, в туалет. Но возвращался повеселевшим.
