— Да, — сказал Гильфердинг. — Я вспоминаю его замечательную фразу, некоторую в своем роде моральную — вернее, аморальную! — Гильфердинг поднял палец с зеленым перстнем, погрозил неизвестно кому, — да, именно так, аморальную максиму. «Когда я порываю с человеком политически, я порываю с ним лично! Когда я хочу стереть в порошок политического соперника, это значит, я готов растерзать и уничтожить данного конкретного человека!»
— Кому это говорил Ленин? — спросил я.
— Мне! — воскликнул Гильфердинг. — Мне, лично!
— О ком? Кого он имел в виду?
— Не знаю, — сказал он. — Может быть, как раз Леона и имел в виду. Но… Но, впрочем, я никого не хочу обвинять.
Настала тишина на четверть минуты.
— Кстати говоря, я тоже что-то такое помню, — сказала Ада Шумпетер.
— А вы разве встречались с Лениным? — спросил ее кто-то. — Неужели?
— Да! И не раз! — кажется, она обиделась, что ей не верят, и из-за этого воскликнула еще более возбужденно: — Я тоже, как и товарищ Гильфердинг, никого не хочу обвинять, я тоже никого не хочу подозревать, но я знаю точно — перед Лениным нет никаких барьеров! Никаких моральных барьеров, я хочу сказать.
— Да, — сказал Гильфердинг. — «Для победы революции в России я могу взять деньги у германского кайзера! Или у Ротшильда!» — вот как он говорил.
— Кому? — снова спросил я. Мне сделалось немножко смешно.
Но шарик все катился.
— Мне! — снова крикнул Гильфердинг и ткнул себе в грудь пальцем. — Мне говорил!
— Но ведь для победы революции, — возразил я.
— Для таких людей революция — это власть! — сказал Гильфердинг. — Наполеон, кажется, говорил о ста тысячах вакансий…
— При чем тут? — спросил кто-то.
— Для властолюбцев, таких, как Ленин… — сказала Леонтина Ковальская.
— Но Брут его считает властолюбцем, — усмехаясь, перебил ее старший Мюллер.
— Существует одна вакансия — быть вождем! — докончила она.
Шарик докатился до Кукмана и Пановского.
Они сидели и переглядывались. Перемигивались. Они сидели в разных концах комнаты — Кукман совсем близко ко мне, а Пановский по диагонали. Но я хорошо видел обоих, видел, как они хмыкали и корчили друг другу рожи.
И вдруг перестали.
Мне показалось, что это какой-то дурной знак.
Но надо рассказать, кто они такие. Хотя не надо. Потом вы все сами поймете. Но вот, буквально чуть-чуть, чтобы не отвлекаться.
Якобы у Леона Троцкого была своя маленькая гвардия. Маленькая боевая организация, их еще называли «бешеные троцкисты». Старики их так называли. Никто толком не знал, сколько там человек, да и была ли эта гвардия вообще, на самом деле. Может быть, это Кукман и Пановский распускали такие слухи. Когда-то они охраняли Леона — Пановский еще в Москве в пятом году, про Кукмана точно не знаю. На самом деле они просто любили его, боготворили.
