Лютая, зверья сила огня.
Судорга ног — к подбородку.
Страшно, огонь. Вдруг возьмешь ты меня
В гулкую рыжую глотку?
Пасть твоя светлая. Зубы остры.
Дом наш качается, пьяный.
Так вот горят — первобытно — костры
В наших песцовых буранах.
Это Борис наш Иваныч, наш граф,
Житель крысиной кладовки,
Тощая щепка, — спал, ноги задрав,
После крутой голодовки
Так запродав с аметистом браслет,
Что на паршивую сотню
Снедь закупил и поел на сто лет
Впрок — хоть сейчас в преисподню!.. —
Гладил рубашки… Дрожание рук,
Сытости радость тупая…
Как он оставил включенным утюг —
Плача, сопя, засыпая…
И загорелось в щелях и пазах
Красной сухой круговертью.
И загорелся в ребячьих глазах
Дикий азарт передсмертья.
Взрослые — те лишь вопили одно:
“Дом бы сгорел этот нищий!..
Иль в новоселье попьем мы вино,
Иль повезут на кладбище!..”
И, спохватясь, прижав руки ко рту:
“Родненькие!.. Погасите!..
Все переможем — всю голь-нищету,
Только нам дом наш спасите!..”
Шорох — из шлангов — вонючей воды!
Гари древесная пряность!
Перед тигриною пастью беды —
Я, не мигая, уставясь…
Рядом со мною — Петюшка Звонцов
В черных трусах доколенных —
Ласковых не докричишься отцов —
Сгибших, застреленных, пленных…
Рядом со мною картежник Сократ
В бязевом женском халате —
Там, в его комнате, знаю, лежат
Трое — все в дым! — на кровати…
Рядом со мной Киселиха стоит,
Жесткая, будто двустволка!
Сходен с болотной кикиморой вид,
Светят глаза, как у волка…
А за лопаткой угластой ее,
Весь в первобытных сполохах,
Пьяный Валера — дыряво белье,
Грудь — вся в наколках: эпоха…
Саня, не бойся! Тамарка, держись!
Этот пожар — что он сможет?
