высшей мудрости. Нирвана, благодать, достижима только через собственный тяжкий труд, через жизнь среди людей и сознательное, наполненное предшествующим опытом одиночество, т. е. через преодоление земного; преодолеть — познав, а не отказавшись. Достигнутая таким путем свобода есть результат тяжкого выбора, т. е. результат свободной воли. Свобода — это борьба с самим собой за самого себя.
Это внутреннее созидание, самопознание героя и делает повесть «Сиддхартха» притчей о смысле жизни, своеобразным «романом развития» духовно жаждущего послушника, преодолевшего житейские страсти и пришедшего к совершенству, ответив в том числе и на фаустовский вопрос.
Символический характер повести обусловил и ее лиризм и связанную с ним ритмическую организацию. «Сиддхартха» — наиболее поэтическое произведение Гессе, своеобразный антипод поэмы Ницше «Так говорил Заратустра»: возвысившийся над миром человекобог Заратустра и унизившийся до мира Сиддхартха по-разному отвергают его.
Три следующие повести — «Душа ребенка», «Клейн и Вагнер» и «Последнее лето Клингзора» — образуют триаду и традиционно публикуются вместе. Они представляют собой как бы три ступени погружения в себя: темные, запретные движения детской души (в первом рассказе, который психологически автобиографичен) наталкиваются на разумный, нравственный и в данном случае светлый мир взрослых. Конфликт отца и сына, укравшего инжир, ужас ребенка перед разоблачением, саморазоблачение и примирение с отцом — не есть ли мораль этого рассказа (а Гессе во всем моралист), мораль возвращения в мир людей, мечтательное разрешение конфликта в семье самого Гессе? Известен эпизод с его бегством из Маульбронской семинарии: ночь, проведенная в стоге сена, резкое, обидное письмо к отцу, мысли о самоубийстве — все это несмотря на благополучное домашнее существование, но именно и благодаря ему.
«Клейн и Вагнер» — произведение, представляющее совершенно иной способ погружения в себя. Повесть эта — вариация темы двойничества, но уже в его инфернальном преломлении, явно навеянном Гофманом, «Эликсиром сатаны», и осознанном через философию Ницше.
И Ницше, и Шопенгауэр вошли в самую суть мировоззрения Гессе. Если через Шопенгауэра он осмысливал свои ориенталистские религиозно-философские симпатии (эссе «Индийская мудрость»), то фаустианский комплекс раздвоенности предстает у него как ницшеанская антиномия аполлоновского и дионисийского, меняющих местами свет и тьму, добро и зло. Аполлон, светлый и гармоничный, у Ницше «помрачается», становится ложным и иллюзорным, следовательно, дьяволом; в свою очередь трагический Дионис с его культом веселой жестокости, радостью распада и упоением смертью, т. е. со всей его дьяволиадой, выступает как солнце и истина (исторически солнечному Заратустре Ницше придает дионисийские черты). Оба эти элемента соседствуют в каждом художнике, предстают как творческий демонизм, как болезнь духа — «карамазовщина».
