Клок седого тумана медленно проплыл мимо синего айсберга и, едва достигнув зеркальной стены, послушно вплелся в причудливый узор, украшавший ее. Я всмотрелся: узоры то и дело менялись, жили своей жизнью. Должно быть, летателям доставляет особое наслаждение созерцать все, что связано с колебаниями воздуха. И кто знает, не выдрессировали ли они уже и туман.
Внезапно я осознал, что это за здание. Тот самый храм для летателей, о котором Санил толковал мне утром! Он еще хотел, чтобы я подобрался поближе к любому из прихожан или причта, разнюхал, что и как. Тот самый храм, спроектированый Питером Чеширом. Церковь Святых Серафимов.
Запрокинув голову, я все смотрел и смотрел как завороженнный, хотя от неудобного положения шея у меня давно заныла. Левую башню уже успели разукрасить граффити: дотянулись невысоко — у самого подножия яростно кричали кривые золотые буквы. «Если бы Бог захотел, чтобы мы летали, он сотворил бы нас богатыми». Неудивительно, что на храм покусились вандалы. Когда его еще только возвели, скандалище разразился на весь Город, а все потому, что в Церкви Святых Серафимов вход для бескрылых попросту не был предусмотрен, и это, конечно, нарушало закон. Но эти высокомерные паршивцы гнули свою линию и победили, и вот, пожалуйста — парит в воздухе храм, куда бескрылому человеку путь закрыт. Санил, насколько я помню, рассказывал, что Церковь Святых Серафимов собирает вокруг себя адептов нового религиозного течения, и исповедуют они ни много ни мало идею богоизбранности летателей. Видят в себе новую, приближенную к божественному образу, благословенную свыше расу, поднявшуюся над земной грязью, некую новую ступень в развитии человечества. И убеждены, что будущее — за ними.
Я наконец оторвал глаза от сверкающей синей льдины храма. В том, что мне недосуг лишний раз поднять взгляд к небу, полюбоваться рассветом или полнолунием, облаками, звездами, — во всем этом виноваты не летатели, а моя усталость, возраст, то отупение, которое накрывает от будничной жизни. В небо я если и смотрел, то благодаря сыну. Помню, он был совсем крохой, мы откуда-то возвращались в поздний час, я нес его из автомобиля в дом, и Томас запрокинул голову и радостно воскликнул:
— Папа! Смотли, там исколки! Исколки!
Да, в небе сверкали искорки. Они струились по небосводу серебристым потоком и мерцали на ночном ветру.
