Дети новолуния [роман] | страница 46

Ему нравились смельчаки, имевшие наглость совершать безнадёжные поступки.

Но гарнизон в двадцать пять тысяч голов был вырезан за одну ночь в наказание за дерзость горячего Кара-Куша, тела сложены в десять громадных куч, женщины отданы войску, животные перебиты, город спалён.

По селениям, городам, но выжженным холмам и распаханным равнинам катила, лавой расползалась на все стороны монгольская орда, затаптывая на своём пути любой росток бунта, воли, упорства и несогласия — а с чем, не имело значения, ибо исход был предрешён. Пьяные от побед степные вожди метались по незнакомой стране, одержимые кто яростью, кто верностью, кто местью, кто жадностью. У них были свои представления о правде. Они словно вышли из ада. Но был ли тот ад для них самих раем? Возмездие не всегда прилетает на крыльях. Однажды оно приходит с туменами дикарей, и всесилие великих правителей в мгновение ока оборачивается жалкой беспомощностью перед улыбающимися, измазанными чужой кровью плоскими физиономиями неведомых пришельцев.

Как пробку из фляги выбивает перебродивший кумыс и заливает всё вокруг шипящей пеной, так лава заливала не только Хорезм, но и соседние с ним царства, бессмысленно сжигая под собой то, что казалось незыблемым и великим. Попавший к ним в руки философ, поговорив с одним из нойонов, надсадно кричал им в лицо: «Вы же дети! Жестокие, глупые дети!» Ему заткнули рот оловом.

Но дети, они не ведают предела. Для детей власть — игрушка. Наигравшись, они не знают, что с ней делать дальше, и либо ломают её, либо бросают за ненадобностью.

Вырвав непомерно огромную власть, каан тоже не знал, куда её.

Бесчисленные трупы лошадей гнили на всех полях и дорогах, сотни тысяч. С этими потерями он никогда не мог смириться.

Почему он остался в тёплой, изнеженной стране? Почему не вернулся назад в Каракорум, куда мучительно влекло его сердце? Стоило закрыть глаза, как перед мысленным взором с ошеломительной ясностью раскидывались насыщенные звуком и запахом степные просторы, не ограниченные ни горами, ни озёрами, ни лесами, ни югом, ни севером, и одно только небо соперничало с ними своей зияющей беспредельностью. По одному лишь трепетанию жаворонка в вышине, смутному запаху, игре света, по блуждающим в густой траве заломам от ветра, по необъяснимым для себя, а значит, и не нуждающимся в понимании признакам степной житель мог с точностью знать, где находится караван, ушедший пять лун тому назад, куда разбрелись отбившиеся от стада овцы, какие звери ищут погибели в мягких изгибах уползающих к небу плоских холмов. Он был частью этого ветра, этих холмов, трав, неба, запахов, незримых троп и неуловимых звуков; он понимал это всё, как мак понимает поле, пыльца ожидает пчелу, лис слышит полёвку там, где её след простыл. Подобно песчинке или птице, замирающей в воздушном потоке, ветер носил его по степи без начала и без конца.