Дети новолуния [роман] | страница 24

— Ты затеял опасную игру. Не представляю, как можно договориться с монголами.

— Можно, — устало махнул рукой хан. — Не забывай, что это просто кочевники — да, сильные, страшные, злые, но — кочевники. Дикие орды неверных. Где им понять тонкость хорезмской интриги.

— Ты не услышал, мой хан, — вздохнул ал-Мысри. — Ты не услышал.

Когда имам ушёл, Кучулук-хан обратился к Кара-Кушу, ловившему каждое слово отца:

— Ну вот, ты понял? Пути назад нет. Монгол не тронет нас, потому что только мы можем подать известный нам знак, чтобы наши люди… люди, которых мы купили дорого, открыли ворота неприступных крепостей. А халиф будет думать, что вместе с монголами мы ведём войну против Мухаммада, и, конечно, начнёт опасаться, как бы эта война не перекинулась к нему. Волей Аллаха победит умный, опасный и сильный… А теперь иди, сын. Времени у нас мало. Желаю увидеть послание к хану монголов уже сегодня.

Кара-Куш поцеловал отца и пошёл к выходу походкой крепкого, молодого самца.

— Нам надо успеть, — вдруг сказал хан.

— Что? — не понял Кара-Куш.

— Просто… Нам надо успеть.

Оставшись в одиночестве, хан некоторое время неподвижно полулежал на диване, уставив взгляд в одну точку. Потом он встрепенулся, точно стряхнул с себя тяжкое наваждение, и встал. Снаружи доносился мирный гул улицы, прорезаемый криками бродячих торговцев. Из глубин дворца текло сладкое пение наложниц. Журчали фонтаны. Попискивали птицы в золочёных клетках. Хан накинул на себя парчовый халат и босой вышел на террасу, вознесённую над городом. Камни пола уже достаточно нагрелись на солнце, но пока не обжигали пятки. Он неспешно направился к парапету, слушая, как постепенно нарастает шум базарной площади. Ясный небосвод расплывался в глазах радужными кругами, и казалось, солнце, будто цыплёнок, ласково трётся о щеки. С каждым шагом он чувствовал, как всё сильнее им овладевает приятная истома: край парапета сонно покачивался впереди в ритм с лёгкой шёлковой занавеской над входом в покои жён. Хан подошёл к краю и глянул вниз.

В пёстрой толчее небольшой рыночной площади, зажатой между стенами дворца и мечетью, то там, то тут вздымались выплесками разноцветные полотна шёлковых тканей, мелькали-перемешивались платки, тюбетейки, чалмы учащихся медресе, женские тюрбаны с яркой вышивкой, кожаные шапки, сверкающие шлемы воинов и даже папахи из чёрной овчины и серого каракуля на головах стариков. Чего только не предлагал пятничный хорезмский базар, каких только услад человечьих не утолял он, какими соблазнами не завлекал в дурманящую свою паутину! Тут тебе и бобры, и горностаи, и крашеные зайцы, и белки, куницы, волки, соболя, тут и кольчуги на любой кошель, рыбий клей, амбра, мёд, лесные орехи, мечи булгарские, мечи арабские, славянские, хорезмские, тут и печенье сочное, сухое, и кунжут, изюм, древесина, полосатые халаты, ковры иранские, гуридские, любые, одеяла, колпаки, стрелы, воск! А что за парча — самой лучшей выделки парча! Лучше и быть не может! А луки, а рыба, а сыр, а одежда невероятнейшей окраски! — и чудесные узбекские шаровары, и шлёпанцы по ноге, и покрывала мульхам, и соколы, и сабли, и белая кора тополя! А вино! золотое, преступное, томное! Запах того вина долетал до ноздрей хана — вот какое то было вино! А по краям — бараны, коровы, птицы, козы, славянские рабы и невольницы! В густом гуле торга то и дело пробивались вопли спорщиков, высекавшие верную цену товару, и смех в чайханах, заполненных праздными зеваками. И через всё это буйное великолепие тонкой нитью тянулся назойливый звук двухструнного дутора…