– Не беда. У них будет твой.
Девушка, не глядя на собеседника, сняла с себя простыню и аккуратно положила ее в изголовье кушетки.
– Послушай, будь человеком, давай закончим уже философию. Мне это все, на самом деле, очень непросто дается. Ты у меня первый, а я уже никакая от оскорблений и без насилия над телом. Я видела, как тут берут других девчонок ваши хлопцы. Совсем не берегут. Как волки набрасываются, разве что ни сразу, а по очереди – люди все же. Очередь, вообще, человеческое изобретение.
Глядя на Наргизу, Алексей вдруг понял, что она сильно похожа на Дашу в самом начале беременности. Та же неразвитая грудь с детскими сосками, торчащими в разные стороны, некрупные бедра, гладко выбритый пах, переходящий в небольшой впалый животик, чуть сутулая спина, но главное это глаза – чистые, грустные и послушные.
– Ну, извини, раз так вышло. Я не со зла. Женщина залетает почти в ста процентах случаев от первого мужчины уже через двадцать минут. Сперма остальных насильников после этого интервала просто конкурирует между собой и не дает приплода. Поэтому хотел просто лучше узнать, насколько это возможно в этом притоне, мать своего ребенка.
Девушка подняла глаза, и в ее взгляде проблеснула какая-то надежда, понятная только ей самой. Она несмело взяла руку молодого мужчины, не спеша провела его ладонью по своей щеке, шее, груди, затем поднесла к губам и, нежно поцеловав, увлекла Алексея на кушетку, широко разводя бедра перед отцом их первого с Гаджи ребенка.
Стоя на крыльце Дворца, Юрка достал из кармана брюк смятую пачку «Кэмел», уже вторую из блока – подарок матери ко дню рождения, – и не спеша затянулся. Солнце жарило, насквозь прошибая жидкие тучки майского неба. Лицо парня светилось счастьем, он широко улыбался, радуясь самому лучшему дню в своей жизни. Сутулая спина волшебным образом выпрямилась, а плечи расправились. Дело было сделано. Теперь, вдыхая полной грудью плотный дым настоящего мужского табака, зажмурив глаза, можно было открутить назад все кадры встречи и медленно, очень медленно прожить свою роль заново, наслаждаясь каждым словом и движением. Он пытался сравнить или хотя бы приблизить по яркости ощущений чувства, которые переполняли его теперь, с теми, что посещали его ранее, и как не силился – не мог. И вдруг, чуть приоткрыв глаза и увидев сквозь щель ресниц полоску голубого неба, его в буквальном смысле осенило: «Ну, конечно! Это ощущение легкости сродни облегчению. Когда долго и сильно крутит и распирает живот наутро после трех литров пива, залузганных несколькими пачками семечек, сухариков и вонючей сушеной рыбки, и нет возможности сходить в туалет, потому что там плещется мамка в совмещенной ванной, втирая в жирок кожи и волосы какую-то дрянь, или отец, первым засевший на толчок, не слезет с него, пока не выкурит две сигаретки подряд, листая журнал «Яхты» и «Элитная недвижимость», нарочито громко поругивая: «Во, бля, живут же гады». Точно, это оно самое: когда наконец роднишься задом с унитазом и со всей дури брызжешь в него содержимым измученного кишечника, обретая легкость во всем теле и возможность снова мечтать, жрать и любить жизнь. Юрка всегда чувствовал на себе взгляды других – снисходительные, брезгливые или безразличные, тех, кто считал себя лучше него исключительно в силу несправедливого и необъяснимого везения, и это сильно злило. И вот теперь все изменилось, он стал им ровней и даже выше, потому что сила его успеха имела в своей основе творчество, а не простое везение. Это было нравственное облегчение. Было непросто войти в образ козленка и не разгоготаться, когда жена Ашота вперла в него напряженный озлобленный взгляд.
