– Если на вашем языке бесчувствие называется великодушием, я никогда его не достигну.
– О, как дорого, Лев, продаешь ты свои благодеяния!
– Я, я продаю благодеяния! я, который и в пылу страсти не преступал твоих заветов, – этот упрек слишком жесток, панна Барбара, – он не твоего созданья. Эта недавняя скрытность, эта выученная холодность – этот дерзкий пришлец Яромир – для кого он здесь? для чего он здесь? Он был на Москве, он мог видеть, знать, любить тебя, – может статься, быть любимым… Ваши значительные взоры, волненье, самые слезы твои – ужасная мысль! Но знайте, что сердце Варвары может не принадлежать мне – но рука ее не будет вовек принадлежать никому – знайте, что если я умею любить, то умею и ненавидеть страстно, и этот вор моего счастия Маевский заплатит кровью за свою дерзость!
Предавшись ревности, Колонтай совершенно вышел из себя. Жилы его напряглись, белые пятна проступали и скрывались на лице – с страшными угрозами мести покинул он комнату.
– Лев, Лев! – воскликнула Варвара вслед ему; но он ничему не внимал, он уж был далеко.
Ужели сердца тайный страх
Нам семена грядущей муки?
Ужели вестницей разлуки –
Дрожит слеза в твоих очах?
Вечеринка шла своим чередом, шумно и весело. Хозяин, хлопая в ладоши, велел музыкантам играть мазурку.
– Польские косточки и в гробу запрыгают от этой музыки, – сказал он, подстрекая молодежь к танцам. Круги сомкнулись, и кавалеры, побрякивая не шпорами, которых не носили на сафьянных сапогах, но подковами, загнутыми на закаблучье, пустились то по двое с своими дамами, то по трое попеременно в средину и снова свивались в цепи, в круги, в кресты. Трудно вообразить что-нибудь живее и живописнее мазурки, и если польский есть танец войны, то мазурка – танец победы. В ней отпечатан дух народа более отважного, нежели скромного, более пылкого, чем нежного. По смелости своей он принадлежит наиболее военным, по живости – одним юношам; и точно, старики, окружа танцующих, поглядывали только, сверкая очами, друг на друга, как будто говоря: «бывало, и мы гарцевали!»
Многие из них, однако же, припевали куплеты, не имеющие связи между собой, которых в Польше и до сих пор бесчисленное множество. Вот те, которые были в устах старика Колонтая.
Милы полякам
Битвы, беседы;
Храброму лаком
Кубок победы!
Любит он звон мечей,
Любит он блеск очей,
Стройные пляски,
Нежные ласки!
Хором
Кубок и сабля!
Сабля и кубок!
Сладостна капля
С розовых губок!
Молодые люди выбирали куплеты понежнее и позамысловатее этих, но старик Колонтай любил все, что напоминало ему его время, что дышало старинною простотою и удальством напольным.
