В конце концов, ей было всего восемнадцать. Она получила позволение присутствовать на балу лишь потому, что нынче были дни Рождества. Наверное, ей совершенно не следовало выходить из дома без какой-нибудь женщины постарше, тогда она не столкнулась бы с графом в одиночку. Изабо просто не могла все запомнить. Тетушка перечислила так много правил, что в уме Изабо все смешалось. Конечно, до революции она и сама все их знала. Но сейчас ее охватило странное желание подойти поближе к этому человеку, и не только потому, что она забыла прихватить из дома шаль.
Филип выпустил ее руку, вскинул брови. Слабый свет, падавший из гостиной, чуть заметно блеснул на серебряных пуговицах парчового камзола.
— Уверен, девушка, сумевшая выжить среди французской черни, не боится меня.
Изабо вызывающе вскинула подбородок.
— Mais non, monsieur. Je n'ai pas peur[3].
Для того чтобы говорить по-английски, ей пока приходилось делать усилия. И если она сердилась или отвлекалась, то сразу возвращалась к французскому.
— Простите,— Изабо, раздраженная собственной ошибкой, покачала головой.— Я не боюсь.
— Рад это слышать,— кивнул он.— Вина?
Граф протянул ей бокал, который держал в руке... Надо же, а она этого и не заметила. Но разве Бенуа не подталкивал ее к танцам и флирту? Нормальная девушка ее возраста была бы в восторге, очутившись наедине с таким красивым графом. Ей нужно пить, есть засахаренные фиалки и танцевать до тех пор, пока не протрутся подошвы атласных туфелек.
— Merci, monsieur[4].
Глинтвейн был теплым, приправленным корицей и чем-то еще, незнакомым, похожим на медь или лакрицу. Или кровь. Изабо внутренне нахмурилась. Постоянные опасения делали из нее дурочку.
— Вы так милы,— сказал граф.— Я жутко устал от всех этих английских роз, слишком кротких и смиренных, чтобы наслаждаться чем-нибудь кроме кадрилей и лимонада. Вы приятная, воистину радостная неожиданность, мисс Сен-Круа.
Изабо покраснела. От вина ей стало тепло, голова слегка закружилась. Все было просто чудесно. На ее ресницы опускались снежинки, но тут же таяли. Они ложились и на губы. Изабо слизывала их, как будто сахарные. Серебристые глаза графа посверкивали, словно глаза дикого зверя, лисицы, забравшейся в курятник.
— Если бы мы очутились в готическом романе, то здесь присутствовали бы призраки и вампиры. Вы обязательно боялись бы их,— неторопливо протянул он.
Изабо подумала о тех книгах, которые читала в библиотеке поздними вечерами, о чувственных романах вроде «Удольфских тайн» Анны Рэдклифф и «Леноры» Готфрида Бюргера, переполненных разными негодяями и бессмертными существами, которые блуждают по ночам и обладают ненасытными аппетитами.
