Имение Данз-Крест было построено в девяностых годах прошлого века на выступе гранитной скалы, из-за чего издали оно напоминало хищную птицу, примостившуюся на отдых.
От времени краска на стенах приобрела грязно-коричневый оттенок, но места, где она потрескалась и облупилась, были почти незаметны, особенно в холодном свете луны, когда темные массивные контуры дома ложились тенью на скалу, окруженную черничными дубами.
Дом повидал виды. Все, что могло упасть с его двух этажей и остроконечной крыши, уже упало — уступка природным стихиям. А что осталось — держалось с твердым намерением не сдаваться, твердым, как гранит из старого заброшенного карьера поблизости. Только ставни не закрывались. И зимой во время бури хлопали на ветру.
Свет из окон первого этажа пробивался наружу сквозь шторы. Свет исходил от старых канделябров на стенах длинных узких коридоров. Когда-то освещение было газовым.
Около одного из канделябров стоял, опершись о стену, высокий мужчина. Он наклонился над стоящей перед ним женщиной и что-то ей доверительно рассказывал. Приглушенный свет мягким отблеском ложился ей на волосы. Женщина улыбалась. Глаза ее были густо подведены черным карандашом, а на ресницах тяжело лежала тушь. Она была в легком летнем платье, держалась свободно и непринужденно, слегка отставив в сторону стройную ногу. Человек как бы завис над ней, вдыхая ее сумеречные духи. Если бы он увидел, как она вплетает в волосы пурпурный флокс, стоя посреди поляны с дикими цветами, он пошел бы за ней куда угодно.
Появился Кенджи Сукаро, молча прошел мимо парочки и вошел в большую темную комнату, расположенную в глубине холла. Комната освещалась только тусклым светом канделябров из холла. Слышались примитивные ритмы барабанов и дудочек. Музыка была едва различима и, казалось, доносилась откуда-то снизу и проникала через истертый временем иол и старые затхлые ковры.
В комнате, словно тени, медленно передвигались люди, человек шесть, мужчины и женщины. Некоторые едва заметно двигались в такт музыке. На большинстве были темные одежды, даже на Кенджи был черный хаори, отчего лицо его казалось пепельнобелой маской.
Слева от двери стоял старый волосяной диван, на котором сидели трое. Один из них, мужчина, поднялся при виде Кенджи, обменялся с ним рукопожатием, не произнеся при этом ни слова. Из темноты на Кенджи устремились глаза. Лицо человека было черным, а туника — из серого муслина. Черный человек, казалось, вобрал в себя весь свет, почти ничего не отражая. Исключением были глаза и бриллиантовая булавка, сверкавшая в ухе.