Я боюсь за своих близких? Пожалуй, да. Мне свойственно заботиться о близких. Без меня им будет плохо. А что станет с ними при взрывах, которые задумала эта парочка, вообще неизвестно.
Я боюсь за свою репутацию? На это мне решительно наплевать. Вне зависимости от того, придется что-нибудь взрывать или нет.
Я не умею? Я никогда ничего не взрывал? Не важно. Нужно только решиться, а научат очень быстро.
Мне жалко всего этого? А вот и да. Жалко эту несчастную итальянскую кухню и подвал, полный пыльного алкоголя и ненайденных скелетов. Судите сами: многие поколения людей собирали немыслимую коллекцию вин, и взорвать их куда проще, чем собрать и заложить на хранение. То, что сделать трудно, всегда важнее того, что сделать просто. Построить, например, труднее, чем сломать. Вырастить вишневый сад труднее, чем его вырубить.
Хорошо.
Чего еще мне жалко? Наверное, половины пройденной жизни. Далеко не все в ней мне хотелось бы взорвать. Даже если отставить в сторону те немногие вещи, которые я считаю для себя по-настоящему серьезными, есть огромное количество всякого милого барахла, вещественного, умственного и чувственного, которое взрывать тоже жалко, как жалко выбросить ненужную, но долго служившую и ставшую привычной вещь.
Но ведь и взорвать!
Взорвать!
Разом свести все счеты! Все нагоревшее и накопившееся! И все сначала!
Чаши весов почти уравновешиваются.
– Взорвать все! – неожиданно жестко говорит Катя. – Подчистую! Чтобы – ни камня на камне! И все сначала! Ты сам этого хотел!
– Нет, – тут же отвечаю я.
Почему нет? Кто сделал за меня выбор, о котором я, может быть, не раз пожалею?
Гости разочарованны. Они, кажется, не ожидали столь скорого и небрежного ответа.
Владимир Сергеевич со вздохом, похожим на хрип, откидывается на спинку стула. Катя опускает глаза.
– Нет? – тихо переспрашивает она.
Я еще не до конца уверен. Но теперь менять решение глупо.
– Нет, – так же тихо отвечаю я.
Они некоторое время сидят безмолвно, как статуи.
– Я надеюсь, вы понимаете, что больше никто и никогда не предоставит вам такой возможности? – спрашивает наконец Владимир Сергеевич.
Я молча киваю. Мне трудно говорить.
Почему я сказал «нет»?
Может быть, оттого, что Катя вдруг стала очень решительной, очень жесткой? Я никогда не любил слишком решительных женщин. Или дело в ее «ты сам этого хотел»? У меня есть давний принцип – когда мне говорят «слабо?», я, не раздумывая, отвечаю утвердительно – слабо! Даже если на самом деле мне совсем не слабо.
