Папазьян покровительственно похлопал старосту по спине и сказал:
— Это особые немцы!
Староста крикнул жене:
— Ганно, а ну, собирай закуску, хай поедять господа немци!
Грузить продовольствие и фураж Талалай велел прислать трех сельских полицаев. К их удивлению, «немецкие солдаты» тоже стали таскать мешки с мукой, бочонки с салом.
Алексей Задорожный огляделся в доме старосты. «Неплохо устроился предатель». В комнате стоял полированный зеркальный шкаф, новое пианино, дорогой радиоприемник. Уют комнате придавал роскошный фикус — все это было явно украдено во Дворце культуры пли в школе. Впрочем, и продовольствие, которое грузили в машину хлопцы, тоже было отнято врагом у народа. Хорошо бы все это раздать селянам, как всегда поступали партизаны, но сейчас этого делать было нельзя.
Талалаиха подала Задорожному завтрак. Но партизанский командир, казалось, не замечал ни жареных цыплят, ни вишневой наливки, ни вареников. Он с волнением следил из окна за тем, что происходило во дворе. Ведь там, в глухой степной балке, четыреста человек голодных, израненных боевых друзей ждут их возвращения.
Операция явно удавалась.
Пока полицаи закапчивали погрузку продовольствия, старостиха пригласила свободных от постов солдат в просторную избу, где уютно пахло теплом. Отвыкшие от домашнего очага, оторванные от родных семей, партизаны точно в сказке смотрели на скатерть-самобранку. На длинном столе красовались горшки со сметаной, тарелки с сизым холодцом, огурцы, горы белого хлеба — от всего этого повеяло чем-то давно забытым.
Партизаны косились на свои огрубелые, черные, пропахшие порохом руки и стояли в растерянности. И лишь когда Папазьян кивнул головой, они стали рассаживаться, подталкивая друг друга, глухо стукая о деревянную лавку гранатами, рассованными по карманам…
Никто, однако, не притронулся к еде прежде, чем Папазьян не поднес старосте и его жене по стакану самогона.
— Ком цу мир, — сказал он, довольный тем, что может употребить единственно хорошо известную немецкую фразу.
Старостиха рассмеялась:
— Ешьте, господа немцы, продукты не отравлены. То краснии у нас все чисто побрали…
— Ком цу мир, — уже строго повторил Папазьян.
Староста испуганно взял стакан.
— Будьте здоровеньки. — И опрокинул в рот самогон, сморщившись и закусывая огурцом.
Пока пила старостиха, Талалай, жуя, продолжал говорить:
— Жалко, что вы уезжаете.
— Почему жалко?
— Партизан боимось. Тут в селе старосту убили, полицаев перевишали. Кажуть, якись шахтеры появились. Усю ночь не сплю…
