Шел май девятнадцатого года. Войска молодой Советской республики вели в Донбассе тяжелые бои. Деникинцы перебросили в шахтерский край подкрепление — конный корпус генерала Шкуро, усилив и без того мощный ударный кулак из отборных дивизий.
Войска Красной Армии, утомленные до предела непрерывными схватками с врагом, поредевшие от потерь, стойко сражались за каждый клочок земли.
Кавалерийский эскадрон Семена Чалого, сформированный из разрозненных партизанских частей, в ожидании приказа из штаба полка расположился в глубокой балке, в десяти верстах от шахты «Мария», занятой противником.
Пологие склоны степной балки заросли кустами шип-шины. Бледно-розовые цветы, слегка поблекшие от полуденного зноя, усыпали колючие ветви, и такой дурманяще-сладкий аромат плыл от них, так празднично было вокруг, что казалось, нет никакой войны, а есть жизнь, есть весна, несущая обновление.
Меж цветущих кустов паслись нерасседланные лошади. Стремена, свисая по бокам, покачивались в такт взмахам лошадиных голов. Изредка какое-нибудь стремя вспыхивало на солнце отполированной гранью и слышно было фырканье измотанных голодных коней.
В козлах стояли нагретые солнцем винтовки, а вокруг отдыхали бойцы. Кто сидел, задумчиво глядя в степную даль, кто лежал забывшись, уткнув лицо в пахучую траву, кто спал, подложив под голову шашку в ножнах.
Командир растянулся на земле, примяв пыльными сапогами нежные кустики горькой полыни. Над ним простиралось бездонное синее небо, такое мирное и тревожное.
Эскадрон тосковал по убитому вчера разведчику Ивану Радченко. А может быть, они грустили о покинутых шахтах, о женах и невестах, оставшихся в родном краю.
Товарищ убитого разведчика Сашко Сулим сидел возле командира и, глядя в дрожащую от зноя степную даль, задумчиво жевал стебелек полыни. В глазах у него застыла тоска. Но вот он тихонько, неуверенно запел вполголоса:
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?
Сашко не знал всех слов этой красивой песни, которую часто пел его погибший друг, но он любил эту непонятную, чем-то удивительную и трогающую за душу песню, он чувствовал сердцем волшебную силу ее слов, и перед ним вставал благородный облик товарища, чья могила, вырытая шашками, осталась за дальним курганом.
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?
Сашко Сулим был в эскадроне запевалой. Он знал много песен маршевых, боевых, развеселых, но такой необыкновенной, чем-то похожей на молитву, какую пел Ваня Радченко, не слыхал никогда. Но нет разведчика в живых. Осталась после него простреленная гитара. Теперь ее струны не звенели, а, казалось, жалобно вскрикивали, когда кто-нибудь из конников привьючивал ее к седлу.
