* * *
Когда Глеб вернулся, экспедиционной машины все не было. Только чужая, проезжая, подбросила телеграмму, которая гласила: «Машины ходят уже десять дней, если через три дня ты не приедешь, считай наши отношения порванными».
У Глеба все кипело. Но не мог же он бросить зимовку без смены. И что еще могла выкинуть Алла от злости, он не знал, а в голове у него возникало одно предположение мрачнее другого.
В эту ночь он, несмотря на крайнюю усталость, не мог заснуть, а когда заснул, ему приснился самый странный сон.
Он видел, что пришла машина, что приехала Кускова и он радуется и собирается ехать, они сидят вот здесь, за столом, в землянке, и он говорит:
– Ну, вот, наконец и мне можно ехать.
– Глеб Иванович, – неожиданно говорит Кускова, – а мы будем просить вас еще остаться.
– Нет! Нет! – говорит он, – меня ждет Алла. Я никак не могу.
– Глеб Иванович, – говорит Кускова, – вам придется задержаться.
– Нет! Нет! Ни за что, мы договорились на зимовку, зимовка кончилась, меня ждет жена.
– Глеб Иванович, – говорит Кускова, – я вам приказываю остаться.
– Нет! Нет! Нет! – кричит он и бьет кулаком по столу. – Я еду! Еду!
– Нет! – кричит Кускова, – вы остаетесь еще на год.
– Нет! – кричит он, хватает ружье и стреляет в лицо Кусковой.
Страшный грохот все потрясает, все трещит, он выскакивает из спального мешка в чем был.
* * *
А мы собирались в Ташкенте, там давно зеленели склоны холмов и всю землю покрывали маленькие весенние травки, зеленые луки и красноватые тюльпаны. Отцвел миндаль и урюк, полопались почки у деревьев, и только когда уже давно все было готово для выезда и когда начала поспевать черешня, пролетела весть, что перевалы открываются и мы можем двинуться на Памир.
На вокзале нас провожала какая-то очень нервная женщина с припухшим заплаканным лицом, она все шепталась с нашими девушками. И только в конце, когда уже поезд трогался, она закричала:
– Если он не будет здесь через три дня, он мне не муж. Не муж! – топнула ногой, и слезы брызнули из ее глаз.
Черт возьми! – только тут я узнал ее, ведь это была жена Глеба, Алла.
А мы опять собирались целый день в Оше, потом ночь, потом опять целый день; и опять на Кара-Куле Кускова требовала, чтобы все собирали растения, и начальник опять закричал, чтобы она не сходила с ума, что у растений нет ни цветов, ни плодов и что собирать их бесполезно. И опять у Акбайтала меня посадили в кабину, и опять я пел «Все васильки, васильки», «Песнь варяжского гостя» и рассказывал Ваське «Баскервильскую собаку». Васька на этот раз не вез спирт, это стало опасно, он вез триста штук пакетов анилиновой краски, которые надеялся сменять на шерсть.
