* * *
Марк чинил над столиком карандаш, то и дело оглядываясь на последний портрет Ангелины, написанный им во время дождя и только что повешенный рядом с «Цветами и змеями».
Вячеслав осторожно открыл дверь в комнату сына:
— Нам нужно серьезно поговорить.
По нахмуренным бровям отца Марк понял, что речь пойдет об «Эйфории».
— О чем? Об «Эйфории»?
— Именно!
Марк улыбнулся портрету Ангелины и отложил карандаш:
— Папа, извини, что не оправдал твоих надежд, но больше ноги моей не будет в «Эйфории». Я так решил.
Спокойный, уверенный голос сына обезоружил Вячеслава. Он подошел к столику и увидел портрет Ангелины.
— Кто это?
Марк улыбнулся:
— Моя любимая девушка. Правда, красивая?
Вячеслав нахмурился еще больше и твердо произнес:
— Ты больше не будешь с ней встречаться.
— Это почему же?
— Она не для тебя.
Марк рассмеялся:
— Ошибаешься, папа! Она именно для меня! Только для меня!
Вячеслав горько и несколько самодовольно ухмыльнулся:
— Ты совсем не знаешь жизни.
Марк вспылил:
— Что ты называешь жизнью! Свой жалкий, пошлый мирок? Что ты видишь, кроме своей «Эйфории»! Ты никогда никого не любил, кроме себя! Ты хочешь, чтобы и я стал таким. Но я хочу жить, быть счастливым, и ты не сможешь мне помешать!
Вячеслав отошел к окну и, стоя спиной к сыну, произнес не свойственным ему слишком спокойным, холодным тоном равнодушного, уставшего от жизни человека:
— Эта девушка — моя любовница. Ее зовут Ангелина Рубанова. Она работает в «Эйфории». Певицей. А картины, и правда, хороши. Особенно цветы, — И, повернувшись к Марку, безразличным взглядом скользнул по портрету Ангелины и добавил, — А зонт и ожерелье подарил ей я, — И вышел из комнаты.
Обида, злость и разочарование захлестнули Марка. Жизнь снова нанесла ему удар в спину. Чего еще ждать от нее, если даже самый прекрасный цветок превратился в ядовитую змею?
Марк стиснул в руке ножик — как она могла! — и нанес портрету два удара крест накрест. Та же участь постигла и другие, неудавшиеся, портреты Ангелины, стоявшие за кроватью. Но больше всего досталось «Цветам и змеям». Расправившись с картинами, Марк почувствовал опустошение и равнодушие ко всему на свете.
А вечером пришла Ангелина и, кинувшись к Марку, безразлично взиравшему из кресла на искалеченные полотна, со слезами умоляла простить ее, уверяла, что только что порвала с Вячеславом и больше не будет петь в «Эйфории».
— Мне уже все равно, — сказал Марк и отошел к окну, за которым безмятежно загорались первые звезды и электрические огни. А если бы не стены домов, отсюда была бы видна блистательная и блистающая «Эйфория», где бессмысленно сидел над опустошенным стаканом один из ее владельцев Вячеслав Софонов.
