— И что вы с хахалем твоим, французом, прям в самом Париже жили? — окончательно перехватила нить разговора у переводчицы Валентина.
— Недалеко от Сакре-Кёр.
— Где? — снова покоробило Уралочку незнакомое слово. — У нас на Урале говорят по-русски.
— Церковь в Париже, — снова нашелся ответ у Нины Тенцер. — «Сердце Христово» переводится.
— Так ты же с немецкого вроде переводчица, — смерила ее подозрительным взглядом Валька — Уралочка.
— Я и французский немного знаю.
— Фу ты — ну ты, — фыркнула Валька с нескрываемым пролетарским презрением ко всем этим цацам.
— А ты не фукай! — сверкнула смоляным взглядом Нина Тенцер. Решительно сдвинутые брови недвусмысленно давали понять, что она себя в обиду не даст. — Тебя никто встревать в разговор не просил.
Но Валентина пропустила последнюю реплику мимо ушей. Огни далёкого Парижа переливались в её воображении и разжигали любопытство. Ведь всё, что она видела до сих пор в своей двадцатилетней жизни — тракторный завод в родном Челябинске и ткацкая фабрика в Германии.
— Так тебя что прямо в Париже взяли? — продолжала допытываться Уралочка.
— Ночью пришли, — уклончиво подтвердила Регина, чем еще больше разожгла любопытство Валентины.
— Прямо в постели, значит? — ахнула она.
Регина усмехнулась и грустно кивнула.
— Прямо в постели.
— Вот и меня прямо в постели, — вздохнула Нина Тенцер.
— А что же твой генерал тебя не вытащил? — перевела любопытный взгляд на переводчицу Валентина.
— А что тебя никто не вытащил? — снова стрельнула в любопытную чёрными глазищами Нина Тенцер.
— Рожей не вышла, — миролюбиво ответила Уралочка, выдержав обжигающий взгляд молодой еврейки.
Это было неправдой. У Вальки были чёрные брови вразлет, высокие точеные скулы и чуть раскосые карие глаза с поволокой, с первого взгляда охмурившие разводного Кольку- Финна. По обаянию и авторитету на зоне с ним мог сравниться разве что Костя Бас, державший лагерь в своих сильных и красивых, как у атлета, руках.
— Лучше бы ты, Регин, американца охмурила, — отстала от Нины Терцер Валентина.
— Почему? — удивленно захлопала ресницами Француженка.
— Америка далеко, за океаном. Никакое НКВД не достанет.
— Так я же Поля люблю…
Самый неприхотливый цветок во Вселенной — Любовь — расцветает даже на камнях, порой даже ещё более неистово, чем в тепличных условиях. И теперь
аромат этого невидимого цветка разлился в промозглом помещении женского барака. А может быть, так тонко, едва уловимо, пахли духи Француженки.
