На следующий день, в четверг, они "разобрались" с драгоценностями Барбары, с ее обувью и одеждой, а также с более крупными предметами, в число которых входили ковер, два резных стула, старая пишущая машинка, новый "ноутбук" и неподвижно застывший "Вольво". Ширли уже когда-то "разбиралась" с имуществом своих родителей и знала, какими жалкими кажутся вещи умерших, как мало они значат без самих людей. Она понимала, что примерно чувствует Джен, перебирая материны украшения - странные, старинные и неважно сохранившиеся серебряные вещицы, сделанные индейцами навахо, балтийский янтарь, флорентийскую филигрань; она была уверена, что, пока Барбара их носила, все эти вещи были именно тем, за что себя выдают сейчас; и тогда они были такими красивыми, такими желанными. А еще она вдруг подумала о тех ворах, о тех осквернителях праха, что роются в надежде на поживу в древних и неглубоких каменных кольцах, и сухая земля ссыпается по вкопанным в нее гранитным глыбам, и солнечный свет падает на скрещенные кости, на разбитые ожерелья из янтаря, на украшения из знаменитого корнуольского олова - жалкие проволочные безделушки... Она подумала: а как же чужаки попадают в ту пустоту, в ту дыру?..
В пятницу днем Джен уехала, исполненная ярости и вся в слезах.
А Ширли в пятницу вечером наконец прошла по Кедровой улице, вышла на Морскую дорогу и спустилась на пляж - это была ее первая прогулка без Барбары.
Но, конечно, далеко не первая - в одиночестве. Они довольно часто ходили гулять поодиночке, порой сильно рассердившись друг на друга, но в основном из-за того, что кто-то один был занят, или кому-то было лень выходить из дому, или просто у кого-то не было настроения идти гулять. И все же это была первая прогулка за семь лет БЕЗ БАРБАРЫ.
Обед она оставила на плите - нужно было только подогреть. Она выпила немного красного вина из той бутылки, которую открыла еще Джен, но обедать раздумала: решила поесть после прогулки, потому что солнце теперь, в середине октября, садилось где-то в половине седьмого, а закат пропускать не хотелось. Вино немного поддержало ее, но она истратила слишком много сил, чтобы заставить себя пойти на эту прогулку, и теперь вся дрожала, мрачно бредя в полном одиночестве по дюнам. Тропинка, начинавшаяся в конце Кедровой улицы, была похожа на туннель: жесткая высокая трава, росшая на дюнах, смыкалась над головой. А потом вдруг перед ней сразу открылось светлое пространство - море, изгиб далекого берега, затянутого туманом, и длинные облака в небе над горизонтом. Облака были такого цвета, какого она ни разу не видела во время той тысячи тысяч закатов, которыми любовалась всю свою жизнь: серовато-розоватые с лиловым оттенком, просто сиреневые и еще какого-то неопределимого цвета, но удивительно спокойного и прелестно сочетавшегося с бледно-зеленым небом и сверкающей бесцветной водой...
