— Пойдемте сегодня в кино? — предложила Сима.
— О, с пребольшим удовольствием!
Перед глазами Антонины Степановны поплыли оранжевые круги, но она рылась в обуви, деловито перекладывала коробки с места на место и всей душой ненавидела сейчас обоих, с горечью чувствуя свое бессилие.
На другой день она пришла в старой фуфайке, без платочка с голубыми ушками, и опять поясницу окутывала шаль.
Сима первая тихо и мягко поздоровалась:
— Доброе утро, Антонина Степановна.
— Доброе утро. — Антонина Степановна посмотрела на нее внимательно. Сима читала письмо, и веки ее были красные.
В этот день в продажу поступила партия мужских и дамских сандалет. Они были недорогие, красивые. К прилавку вытянулась очередь. Стоял шум и крик.
Антонина Степановна сначала работала хмуро и молчаливо, а потом оживилась. Она с удовольствием оглядела толпящийся народ и мстительно подумала: «Ничего, пускай продергивают в газете, пускай! Все равно лучше меня никто в универмаге не работает!» Антонина Степановна была тщеславной и не могла сносить соперничества. За работой других продавцов она следила ревниво.
Перед ней мелькали разгоряченные лица, тянулось много рук, несколько голосов кричало:
— Выпишите мне!
— Моя очередь! Мне!
И Антонина Степановна с профессиональной ловкостью и даже красотой в движениях раскрывала коробки, стремительно, но мягко клала сандалеты перед покупателем, мгновенно укладывала обратно в коробку, выписывала чек и командовала:
— Следующий!
Она гордилась мастерством и торжествующе поглядывала на Симу, которая долго возилась с каждым покупателем, неуклюже копалась в груде обуви. Это глазки строить легко, а ты вот покажи работу!
Антонина Степановна точно стала выше, моложе. Иногда она строго кричала:
— Товарищи, ну что вы жмете друг друга, не понимаю! На всех же хватит!
И действительно, стихали. Ее побаивались. В очереди говорили:
— Молодец, в руках все горит!
А сердце ее не покидала тревога. Как же дальше-то жить? Невозможно больше входить в эту пустую комнату с консервной банкой на столе.
Думая, она продолжала работу:
— Вам какой размер?
— Тридцать девятый, пожалуйста.
Сандалеты появились на прилавке.
— Выписывать?
— Да, да!
И Антонина Степановна выписывала чек.
Будь проклята война! Разве мало их, таких вдов-то, неустроенных, постаревших, одиноких? Кто знает об их думах в пустых комнатах?
— Сороковой размер есть?
— Уже кончился. Возьмите сорок первый.
Да за что же винить Гречихина? Что она может дать ему?
