— Не нравится мне это, ох не нравится, — не унимался Макрон. — Понятно, он неплохо помог нам с теми лучниками, но подставить этому человеку спину мне все-таки сложно. А как выйдем к тем воротам, так мы и вовсе в его руках. И если он нас предаст, то, как говорится, вот мы и приехали.
— Это так, — кивнул Катон. — Но предавать нас ему резона нет. Ставка на подавление мятежа у него такая же, как и у нас, ничуть не меньше. Меня больше волнует, как бы парфяне не заключили с ним более выгодной сделки, чем Рим. Однако ты прав: нам следует остерегаться.
— Хорошие слова — еще не хорошие дела, Катон. Что, по-твоему, нам следует предпринять?
Молодой префект задумался, и ход собственных мыслей вызвал у него неприязнь. Мало того: вывод, который напрашивался, вызывал оторопь. И вместе с тем был в этой затее некий трепетный привкус опасности. Оказывается, рисковать ему, Катону, даже нравилось, причем чем дальше, тем больше. Дело, видимо, в некоей извращенной грани характера — той, что искрится азартом; причем эта жажда риска так сильна, что готова поразить и рассудок. Мутной волной нахлынуло отвращение и презрение к себе. Ведь если все это так, то он не вправе командовать другими людьми, брать на себя ответственность за их жизни. Лучше, если они будут состоять под кем-то другим — так безопасней. Как ни странно, решение от этого далось куда более легко, даже бесшабашно:
— Если мы не верим Балту, то с тем гонцом надо послать кого-нибудь из наших. Лишний раз подстраховаться, что тот не сбежит и что защитники цитадели будут готовы к нашему приходу.
Макрон какое-то время взвешивал сказанное, а затем повел на Катона печальным, каким-то усталым взором.
— Я знаю, что именно ты собираешься сказать. Знаю уже сейчас, когда ты еще ничего и не произнес. Нет, ты не пойдешь. В тебе нуждаются твои люди. А если совсем уж откровенно, в тебе нуждаюсь я. Этой ночью предстоит бой, и мне будет легче от мысли, что Вторая Иллирийская находится в надежных руках.
Секунду Катон смотрел на своего друга, исполненный горькой нежности к этому грубоватому, насквозь честному человеку, благодаря которому он освоил ремесло солдата, сделался командиром. В сущности Макрон был для него идеалом, истинным воплощением воина; и сами слова о том, что Макрон, это воплощение опытности и доблести, от него, Катона, еще и зависит, звучали выше всяческих похвал и комплиментов. Катону непросто было скрыть свою гордость и польщенность.
