Мне известна антипатия многих людей к нашей работе. В человеке заложен протест против власти, против хоть признаков насилия, хотя при самом небольшом размышлении легко представить, что было бы без этого самого «насилия».
— Мне эта трагедия совершенно непонятна. Игорь был человеком широким, добрым, он не мог иметь врагов.
Я вытащил из стола южные фотографии.
— Что за люди ваши попутчики?
— Навряд ли они имеют отношение к убийству. Валентин Раздольский, — тронула она на фотографии «сына», — закадычный приятель Игоря с детства. Уехал он раньше всех. Его отец, Аркадий Михайлович, вечно был занят своими болезнями.
— Кто та брюнетка, что была несколько дней с вами?
— Эля Соболева из Ленконцерта. Приезжала к Вале на три дня.
— Вы ничего не заметили странного, неестественного в поведении ваших друзей?
Она пожимает плечами.
— Может, люди подозрительные на юге попадались?
— Не помню. Одно точно — Игорь часто нервничал, раздражался, что не мог застать Резо в Гагре.
Я спросил про улыбающегося.
— В конце отпуска раза два видела. Ничего толком не знаю. Тоже старый приятель Игоря, лип к нему. Чем-то он отталкивал, хотя в известном обаянии ему не откажешь; если хотел, сердечнее его человека не найдешь.
— Пробовали вы искать Игнатьева?
— Из его знакомых я знаю только Валентина, да и то плохо. Несколько раз ему звонила, говорила с родителями и не могла понять: то ли его нет дома, то ли его не зовут к телефону.
Большего у нее, пожалуй, не узнать, и я ее отпускаю. И она уходит в своем коротком пальто, слегка покачиваясь на высоких каблуках, как все красивые женщины. Рассказ Инги ясности не внес. Помимо участников компании, возник еще Резо, не говоря уже о том, кто улыбался на фотографии. Последний напомнил мне детство, блокадную 206-ю школу.
…В феврале 1942 года в наш дом у Нарвских ворот попали три снаряда. Через неделю мы переехали в квартиру на Фонтанке, ближе к работе матери. Весной город стал оживать, и вскоре после нашего переезда я оказался во вновь открытой 206-й школе, собравшей всех выживших ребят с огромной территории от Загородного проспекта до площади Островского и от Чернышева переулка до Невского. Тогда-то я и познакомился с пареньком, удивительно похожим на смеющегося на фотографии. Он был невысок, горбонос, ходил в сапогах, водился с бедовыми ребятами. Я его чем-то обидел, теперь не вспомнить чем. Были мы с ним одинакового роста и одинаково худые. Ответить на обиду словом он не смог, зато через два дня подвел ко мне в школьном дворе высокого парня, который, не говоря ни слова, ударил меня кулаком по лицу и ногой в пах. Много лет я о нем ничего не слышал и только года два-три назад встретил случайно у входа в ресторан «Садко». Лысоватый, с брюшком, он кого-то терпеливо поджидал, созерцая длинные носки своих забрызганных грязью ботинок. Он узнал меня и уловив мой взгляд, напыщенно произнес: «Такова жизнь». Теперь он воскресал в моей памяти, помню о нем все, кроме имени и фамилии…
