Алфавитка заведена давно, многие телефоны начинаются сочетаниями букв и цифр, давно замененных. С ходу не разберешься, что здесь существенно, а что нет. С кем, например, снимал он дачу рядом десять лет назад, случайно отдыхал вместе на юге, познакомился на прошлогодней свадьбе, а кто его ближайший друг, родственник или убийца? Инга в алфавитку не вписана.
Большая груда переписки, но, как я ни гляжу, ничего интересного. Многочисленные письма, телеграммы, открытки рассказывают о чьем-то здоровье, болезнях, экзаменах, свадьбах, много поздравлений с праздниками, днями рождения и новосельем. Обычные почтовые послания, каких согласно статистике в год пишется и отправляется в нашей стране по нескольку миллиардов.
Со стороны я должен выглядеть фанатичным историком, ищущим бог весть что среди ночи в куче фотографий, писем, счетов, документов. Пожалуй, в этом есть резон, поскольку именно к истории у меня склонность с малых лет. Я всегда любил копаться в старых журналах, книгах, газетах. Память человека с годами тускнеет, и через какой-то промежуток ты всегда видишь новое даже во времени, которое, казалось бы, знаешь хорошо, потому как жил в нем.
Недавно показывали фильм о ветеранах спорта — футболисты в длинных трусах боролись за победу в матчах. На их лицах были отчаяние, решимость, слезы: они были самоотверженны, мужественны, смелы, но сейчас почему-то казались смешными. Но поразили меня не они, а зрители. Сумрачные мужчины в военной форме или одинаковых прорезиненных плащах и немногие женщины в длинных пальто с накладными плечами отрешенно смотрели на поле — болели за тех же футболистов, что и перед войной. Так они пытались вернуться к тем временам и не могли. А мы, ребята, пережившие войну, блокаду, эвакуацию, занимали маленькую песчаную горку на тогдашнем стадионе «Динамо» и восхищенно следили за своими героями, Федотовым и Бобровым, и были счастливы. Над трибунами стоял густой махорочный дым, и из репродукторов неслась популярная песня: «Ой вы ночи, матросские ночи, только небо да море вокруг». Когда слышишь старые песни, то сразу и отчетливо замечаешь, что прошла целая жизнь. Я понимаю ветеранов революции, когда они собираются вместе и поют свои песни. Они в этот момент живут тем временем, для которого эти песни написаны.
Виталий неслышно вошел и встал за моей спиной, только по дыханию я почувствовал его присутствие и обернулся. В руках он держал мокрые еще фотографии, которые веером разложил передо мной. Черноморское побережье ожило во всей красе, убитый и красавица тоже… Меня сразу привлек один снимок. Первое, что бросилось мне в глаза на нем, был… мой нос. Лицо было в тени, снимали не меня. Компания позировала за игрой в карты. Я хотел было отложить фотографию в сторону, но один из зрителей, невысокий полный мужчина средних лет, обратил мое внимание. Его улыбающееся лицо кого-то мне напоминало, и чем больше я на него смотрел, тем больше в этом утверждался. Но по Сочи я его не помню.
