За окнами был сад. Вера смотрела на кроны деревьев и думала, что они вот-вот начнут желтеть. Днями солнце припекало еще очень сильно, от него закрывались шторами. В открытое окно залетел толстый полусонный шмель и сразу примолк, затерялся в мягких шелковых складках. Но больничный воздух и белизна ему не понравились, протестующе жужжа, он вылетел в душистую зелень и голубизну. Часами Вера следила за изменяющимися оттенками неба и густой, подсвеченной солнцем, колеблющейся массой листьев. Наверное, это похоже на море, когда лучи падают на зеленые волны, думала она.
Моря Вера никогда не видела, но в глубине души надеялась выздороветь и обязательно поехать к морю, в жар керченских степей. Она постепенно привыкала к хирургам, ждала профессорских обходов, привязывалась к сестрам и нянечкам. Вверилась им, убедилась, что здесь относятся с величайшим вниманием к каждому человеку, с громадной ответственностью — к каждой судьбе. Оказалось, что за быстрой четкостью движений, скупой речью, за жестко накрахмаленными халатами — не супермены, для которых больные — опытный материал, а нормальные люди с живым сердцем, кровью, нервами, часто сами не очень здоровые. Они жестоко выматывались к вечеру, особенно после сложных операций, и тогда долго сидели в ординаторской, беспрерывно курили, переставляя на доске шахматы, словно не могли заставить себя встать, переодеться, поехать домой. Говорили о посторонних вещах, прислушиваясь к звукам в коридоре, вопросительно вскидывая глаза на входившую сестру — не принесла ли тревожную весть, с опаской посматривали на внутренний телефон — не позвонят ли из реанимации?
Жизнь в клинике была сконцентрирована. В другом месте понадобились бы годы и годы, чтобы так обнаружился весь человек — благородство и эгоизм, мужество и трусость, нелепое, печальное, смешное — все, что водится в людях, раскрывалось здесь быстро.
Свободного времени у больных много.
Проворно снуют худощавые пальцы, ловко сворачивая белую марлю в салфетки, которые сотнями нужны ежедневно в процедурных. Рано утром сестры отнесут их в автоклавы. И довольны женщины — вот и внесли свою долю в общее дело, и время проходит незаметно.
— Адити сегодня как?
— Пришла в себя, говорят. Бульон принесли. Она не ест — мясной, по ихней религии не имеет права!
— Кто это — Адити? Имя какое красивое!
— Индианка. Очень тяжелая была, все время на капельницах, еле вытащили ее из буддийского рая, и вот — на тебе! От куриного мяса отказывается, ей сейчас оно во как нужно!
