(Лук. 22, 42). Понимает ли Аполлинарий, в какое противоречие впадает его речь? Приближается страдание, и пока еще не приступил предатель со множеством (народа), в то время и происходит сие моление. Кто же молится: человек, или Бог? Если он думает, что молящийся есть Бог: то усматривает в Нем немощь, одинаковую с человеческою. И какой же он Бог, когда в Себе не имеет ничего доброго, но нуждается в высшей помощи? Далее, как Божество осуждает собственное изволение? Добро или зло было то, чего Он хотел? Если добро, в таком случае зачем не приводится к концу (то, чего Он желал)? А если зло, то какое у Божества общение со злом? Но, как сказал я, (сочинитель) не понимает, что его речь впадает в противоречие. Ибо если изречение: не моя воля, но твоя да будет, принадлежит единородному Богу, то сия речь, по некоему противоречию, вращается сама в себе и не имеет никакой твердости. Потому что нежелающий исполнения своей воли желает конечно того самого, чтобы не исполнилось то, чего желает. К какому же концу будет вести такое моление: хочу, чтобы не исполнилось то, чего хочу. Очевидно, моление превратится в противоречие желаемому, и слушающий такую молитву должен будет придти в затруднение по отношению к тому и другому (смыслу молитвы). Что бы Он ни сделал, но исход молитвы всегда будет несогласен с хотением молящегося. Исполнить волю молящегося? Но Он молится, чтобы не было того, чего желает. Не исполнить желаемого? Но молящийся желает, чтобы было Ему то, чего Он не желает; так что, как ни принять моление, оно не будет иметь определенного смысла, противореча самому себе и само себя разрушая. Для таких затруднений, представляемых речию, может существовать одно разрешение — истинное исповедание тайны, а именно, что страх страданий составляет принадлежность человеческой немощи, как и Господь говорит: дух бодр, плоть же немощна (Матф. 26, 41), а подъятие страдания, по домоcтроительству, есть дело Божия хотения и могущества. Итак поелику иное — хотение человеческое, а иное — хотение божеское: то усвоивший Себе наши страсти одно говорит как человек, — то, что свойственно немощи естества; а другое за тем речение присовокупляет как восхотевший, для спасения людей, привести в исполнение высокое и достойное Бога хотение, превысшее (хотения) человеческого. Сказав: не моя (воля), Он означил сим словом (хотение) человеческое; а прибавив: твоя, указал на общение со Отцом Его собственного божества, у которого по общению естества нет никакого различия в изволении; ибо, говоря о воле Отца, сам означил и волю Сына. А сия воля состоит в том, что Он
