Ёсико, побледневшая и взволнованная, вернулась на веранду:
— Что такое?
Он ответил по-английски:
— Ты думаешь, твою мать, что надеваешь?
— Что ты имеешь в виду? Это же мое обычное летнее кимоно. Которое тебе нравится. А что с ним случилось?
Несмотря на заметную усталость, она улыбнулась, готовая угодить ему.
— Я имею в виду это барахло! — Исаму нагнулся, поднял с пола пластиковые шлепанцы и с размаху запустил их подальше, в рисовую межу, где они медленно утонули в грязи. — Как ты можешь входить в дом в этой пошлой пластиковой дряни на ногах? У тебя что, совсем вкуса нет? Это просто мерзость и кощунство! Это удар по всему, что я пытаюсь совершить в твоей жалкой стране!
Сначала она смутилась, потом потеряла дар речи, и, наконец, настал ее черед впасть в ярость.
— Ах, так теперь это моя страна, вот оно как! Что же ты все время хвастался, что ты японец? А если ты иностранец, какое тебе дело до моих сандалий? Если из пластика, значит, уже американские, так, что ли? Давай-ка я тебе кое-что покажу…
Она вытащила из сумки пару традиционных японских сандалий из соломы, сплошь покрытых бурыми пятнами.
— Я ношу их, чтобы сделать тебе приятное, господин Японская Традиция. А теперь взгляни, что они делают с моими ногами! — Она сорвала пластырь с левой ступни и показала нам отвратительную рану, гноящуюся по краям. — Я не то что ты. Я — настоящая японка. Почему я должна калечить свои ноги только ради того, чтобы это доказать? Вот что я тебе скажу: ты — действительно типичный американец, и тебе никогда не понять наших чувств.
Мне очень хотелось исчезнуть, но случая не представлялось.
— Останься, — попросила Ёсико довольно решительно, когда я промямлил, что мне, пожалуй, пора возвращаться в Токио.
Я не хотел обижать ее и остался, молчаливый и стеснительный свидетель их семейных бед.
— Ты думаешь, свой драгоценный заказ в Хиросиме ты потерял из-за дискриминации? — спросила Ёсико, чей гнев никак не унимался. — Это была не дискриминация! Это были твои дурные манеры. Я просила тебя взять подарки, когда пойдешь на встречу с членами комитета. Они были очень обижены. Я знаю. Я же была там, помнишь?
Исаму, все еще не пришедший в себя от истерического припадка, презрительно фыркнул:
— Какие подарки ты имеешь в виду? Это была профессиональная работа. Я не просил у них одолжения. Что мне нужно было сделать, как ты думаешь? Взятку им дать? Это полная чепуха!
Немного успокоившись, но все еще с металлическими нотками в голосе, которых я почти никогда не замечал у Ёсико, она ответила:
