Присев у холодного оджака, Огульнязик задумалась. Перед её глазами встал стройный, гибкий красавец-джигит, в которого превратилась Узук, переодетая в мужскую одежду. Где она сейчас? Говорят, снова отняли её у любимого, снова отдали в семью Бекмурад-бая, а её Берды отвезли в ашхабадский зиндан. Трудно жить на свете, ох как трудно жить, когда нет у тебя защиты! И женщине трудно и мужчине. Но мужчина может хоть взяться за оружие, как сделал тот мальчик, брат Узук, может силе противопоставить силу. А что может женщина?
Огульнязик прикрыла глаза и снова увидела лицо.
На этот раз не Узук, не Берды. Это было очень знакомое и в то же время совершенно незнакомое лицо. Кто это?
Она напрягла память, и память брызнула золотой россыпью солнца, заливавшего широкий чистый двор, память пролетела лёгким вечерним ветерком, наполненным запахом цветущего лоха, память забелела листком бумаги, на котором написаны прекрасные слова любви. Вот оно чьё лицо! Это лицо Клычли, того самого Клычли, который когда-то любил её и собирался увезти тайком в пустыню. Помешала Энекути, помешал ишан Сеидахмед, Где теперь Клычли? Поди, давно женился, детишек полон дом, жена красавица… Наверно, ни разу не вспомнил о ней. А впрочем, что стоят воспоминания? От них только щиплет глаза да першит в горле, Как от золы, которая попадает в лицо, когда раздуваешь оджак.
Огульнязик потрогала рукой холодные камни печурки и подумала, что этот оджак — как символ её жизни, которая так же пуста, и нет в ней огня, и нет хозяина, которого она могла бы согреть в холодные ночи, в пасмурные ненастные дни. Очень много таких пасмурных дней и ледяных ночей, но некому зажечь огонь в очаге. Огромный светлый мир темей и тесен, и порой кажется, что единственная дорога в нём — это шерстяная верёвка, свёрнутая петлёй и привязанная к верхушке терима…
Вздохнув, молодая женщина поднялась и направилась к выходу из кельи, когда послышались чьи-то голоса, негромкий смех. Огульнязик, замедлив шаги, осторожно выглянула наружу.
Неподалёку от кельи стоял казан. Когда она проходила мимо, казан был пуст. Сейчас под ним горел огонь из казана поднимался пар. Около него на корточках сидела проклятая Энекути, — провалиться бы ей в преисподнюю! — и, игриво хихикая, подбрасывала в огонь дрова. А сбоку, вплотную привалившись к толстухе, сидел…
Огульнязик поспешно отступила в темноту мазанки. Кажется, судьба, смилостившись, давала ей в руки оружие против Энекути. Только бы не спугнуть их, только бы не догадались, что за ними следят! Если об этом узнает ишан, черномазой вымогательнице не сдобровать. Чем бы он ни был ей обязан, он всё равно не потерпит надругательства над законом, не потерпит поношения «святого места». Надо только всё умненько сделать.
