Впрочем, ишан не благоволил ни к кому. Раздражение, нервное напряжение Огульнязик искало выхода и находило его в насмешках над ишаном. Молодая женщина язвила над старческой немощью своего мужа, говорила, что он всю свою мужскую силу вкладывает в молитвы, ничего себе не оставляя. А может быть, он потихоньку забавляется с какой-нибудь потаскушкой? Ему это не в новость, хотел же он свою гостью изнасиловать? Ему Узук под охрану дали, как святому человеку, а он сам задумал напиться из чужого кувшина. Может, он и сейчас в чужом хаузе бороду мочит? В его возрасте мужчины ещё на скакунах гарцуют, а он на осле усидеть не может, на бок валится.
Такие и подобные им разговоры повторялись чуть ли не ежедневно, лишая ишана Сеидахмеда покоя и радостей жизни. Ишан плевался, шипел, как рассерженный кот, на всех и вся, грозил Огульнязик: «В сумасшедший дом, подлая, упрячу! Свяжу и отвезу сам. Не выйдешь оттуда, пока твои глаза не закроются!» Огульнязик понимала, что это — не простая угроза, что ишан очень просто может посадить её в сумасшедший дом, но всё равно не успокаивалась и донимала «святого старца» все злее.
Душевную сумятицу ишана усугубляли ещё и доходящие до него слухи о неблаговидном поведении сына. Их усиленно распространяла Энекути. Она говорила о том, что молодой ишан Черкез с тех пор, как сбрил бороду и уехал в город, стал совсем безобразным человеком: курит табак, пьёт водку, каждый день приводит к себе домой продажных женщин, говорит крамольные слова. Разрыв с сыном и без того тяжело лёг на старые плечи ишана, видевшего в Черкезе свою опору, своего единственного преемника, а сплетни, распространяемые Энекути, ещё больше бередили его душевную рану. Не один раз он думал, что следует одёрнуть неблагодарную бабу, может быть, даже выгнать её с подворья прочь. Но вспоминал о грешках больших и малых, которые знала, а иногда и сама устраивала Энекути, вспоминал и только вздыхал, почёсываясь: выгнать нельзя, ославит. Да и неудобно: ещё года не прошло, как умер её муж, нельзя обижать человека в таком большом горе. Нечестивый был человек, насмешником был покойный, а всё одно — правоверный мусульманин и муж сопи Энекути…
Однажды Огульнязик, сама не зная зачем, забрела в отдельную келью. Это была та самая келья, куда Энекути заманила Узук на свидание с Черкезом, и где потом несчастная пленница встретилась со своим возлюбленным. Когда-то ходили слухи, что эта келья — с домовым. Никакого домового здесь не было, просто Энекути устраивала здесь любовные делишки ишана Черкеза.
