И голос тети Джосс ответил:
— Ставь, Сеси, душенька.
Голос, звучащий для душеньки Сеси…
— Ловко у тебя выходит эта перекличка, — шепнул дочери Мак-Грегор, не уверенный, выйдет ли так ловко у него.
Сеси тянула Мак-Грегора скорей на мощеный старый двор — показать свой черный драндулет — и во дворе сказала отцу:
— Мне здесь чудесно. Тетя Джосс чудесная. Ни о чем не спрашивает, что бы я ни делала, — мне нужно только объявить погромче в холле.
Слова эти не слишком успокоили Мак-Грегора. Каждый раз после разлуки с дочерью, даже самой недолгой, его при взгляде на Сеси брал на минуту страх. Страх за Сеси. Она была длинная, худая, с хрупкими лодыжками и локтями и с неугомонными, настойчиво-пытливыми пальцами. Порой она рассерженно сжимала их в кулаки, обхватив четырьмя пальцами пятый — тощенький большой. И когда-нибудь что-нибудь переломит ее пополам. Это пророчили и нежно-синие глаза, и худые руки-ноги, и длинно, мягко падающие волосы. Но когда Сеси позвала Марэна, чтоб открыл ворота, Марэн послушно засеменил отворять, а когда она (действуя коленями и локтями как рычагами) повела драндулет из ворот, то и машина проявила послушание. Сеси властно вбросила «ситроен» в поток машин, текущий бульваром Инвалидов, — в безначалье, быстроту, напор Парижа, — и, забыв о хрупких руках и ногах, и глазах как у лани, и об испытующих пальцах, Мак-Грегор подумал: «Сеси крепче нас всех. Настоящий повод для тревоги могут дать только ее своеволие и юная пылкость». И, откинувшись на сиденье, глядя, как вокруг развертывается Париж, он почувствовал себя успокоеннее и свободнее здесь, чем в Лондоне.
Но, зараженный парижской спешкой, он знал уже, что предпримет, не откладывая, пусть краткую, но самостоятельную попытку разыскать деньги.
— Изволь, — сказала Кэти, раздраженно дернув плечом, и не стала его удерживать.
Мак-Грегор почувствовал себя ребенком, которому позволили для вящей науки обжечь себе пальцы, и с этим не особенно бодрящим чувством он шел теперь по банковским улицам Цюриха, где затерялся след денег. Сняв номер в отеле в старой части города, он затем пересек Лиммат и с доверенностями в кармане направился в Коммерческий банк. Там, у небольшой стеклянной стойки, он сказал, что хочет видеть герра Гёца (имя, сообщенное ему Аббекром).
— А по какому делу? — спросила девушка за стойкой.
— Связанному с аккредитивом, — сказал Мак-Грегор. — На большую сумму.
Герр Гёц сидел у себя за стеклянно-металлическим столом с ящиками, вдвигающимися с плотностью и пригнанностью часовой крышки. Только здесь предъявил Мак-Грегор свои курдские полномочия. Герр Гёц прочел ливанско-французский замысловатый текст, положил листок на стол и накрыл нервно ладонью, точно опасаясь, как бы не сдуло ветром.
