Том 11. Неопубликованное. Публицистика | страница 69

– Но это?.. – начал Эвидаттэ, с веселым любопытством следя за разволновавшимся коллегой, и тряхнул пачкой рисунков.

– Это? – Когга засмеялся. – Атта называет это «рыбба». Чудовища его мира. Что-нибудь вроде наших куффу...

Эвидаттэ кивнул согласно и углубился в изучение рисунков. Наступила тишина. Когга успокоился, присел за свой огромный стол и включил телевизионный экран. Потом сказал, прикрыв рукой микрофон, не отрывая глаз от сосредоточенных лиц своих товарищей, склонившихся за работой на экране:

– Атта поправится. Вернется к работе. Мы изучим набранный материал. Многое поймем из того, что он сейчас говорит. Узнаем, что такое «рыбба»... Но кто скажет нам, существует ли объективно во Вселенной носитель мысли по имени «ихтийологг», чье мышление создал труд Атта? И должен ли он обязательно существовать? Может быть, это – бред? Стройный, логичный, внутренне обоснованный бред. Кто скажет это нам, мой Эвидаттэ?..

...А в это время Сергей Сергеевич Комлин, «новый» Атта, вполне освоившись с обстановкой, сидел за столом напротив бледно-голубого человека и втолковывал ему, что такое «автобус», и как это слово звучит по-английски. Он только что вспомнил, что знает английский язык.

Михаил Петрович очнулся от режущей боли в затылке. Под черепной коробкой пульсировало горячее пламя, перед глазами вспыхивали и гасли прозрачные багровые пятна. Голова, несомненно, была размозжена, и чьи-то грубые пальцы бесцеремонно копались в ране. Он дернулся и застонал.

– Сейчас, сейчас, – торопливо сказал кто-то. – Потерпи немного.

Голос был знакомый. Михаил Петрович с усилием разлепил веки и увидел над собой широколобое лицо Северцева.

– Лежи спокойно, – сказал Северцев. – Я уже кончаю.

– Что... кончаешь?

– Перевязку.

Северцев отодвинулся в сторону, и Михаил Иванович почувствовал на щеке прикосновение его жесткой ладони. От ладони пахло аптекой.

– Ничего не понимаю, – громко проговорил он.

– У тебя проломлен нос и разбит затылок.

– Проломлен нос...

Михаил Петрович озадаченно замолчал, прислушиваясь к горячим пульсирующим толчкам в мозгу. Северцев что-то с треском разорвал над его правым ухом.

– Вот так... и вот так. Все.

Матовые полушария заливали кабину голубоватым дневным светом. Свет мерцал на полированном дереве, на стекле и на металле, причудливыми бликами переливался на неровностях мягкой серебристо-серой обивки. Все казалось привычным, знакомым и даже уютным. Михаил Петрович снова закрыл глаза, силясь сообразить, что произошло. Затем до его сознания дошли странные необычные звуки. «О-о-о... о-о-о... о-о-о...» – однообразно, через равные промежутки времени доносилось из-за спины. Он прислушался. Кто-то стонал – негромко, с усилием, словно задыхаясь, и была в этом стоне такая горькая жалоба, такое страдание, что сердце Михаила Петровича сжалось. На мгновение он позабыл об острой боли, терзавшей его голову.