— Лабзин, отстань ты с этой ерундой! Не было такой столовой.
— Придумал он эту маму!
— Что же, значит, я вру? — начинал кипятиться Лабзин.
— Брехать — это ты умеешь…
Пахомыч нетерпеливо стучал ложкой по столу, повышая голос:
— Пойми, Лабзин, дурья голова, что не ко времени брехня такая. Ведь люди только-только на ноги становятся. Ну зачем ты про мамин борщ расписываешь? Ведь от этого у человека воображение распаляется!
— Да это я к разговору…
— Не хочешь понимать? Так слушай. За такие разговоры штрафовать буду!
— Какой еще штраф? — удивлялись обедающие.
— Основательный. Как высшую меру! Кашу отбирать буду, как штраф. Полпорции и даже больше.
— Права такого не имеешь, бригадир.
— Шучу, конечно, но язык нельзя распускать… А тебе, Лабзин, совсем серьезно говорю — сними язык с плеча! Одним словом, не треплись. Надоело!
Но Лабзин не унимался — он не мог жить без таких разговоров. И однажды Кривцов, который после контузии ходил, опираясь на палку, с раздражением сказал, что за такую брехню надо бы гнать с завода.
Лабзин вскочил и закричал:
— Меня выгнать? За что?
Он сорвался с места и убежал на кухню. Через секунду с треском распахнулось окошко, через которое подавалась еда из кухни. Высунув из него голову, Лабзин закричал:
— Идите сюда! Все проверяйте, по книгам, по накладным — как хотите! Если что не сойдется, вешайте на заводских воротах!
Но тут все дружно рассмеялись.
— А чтоб вас!.. — Он с треском захлопнул дверцу. — Неси им кипяток! Заварку всыпала? — послышался за стеной голос Лабзина.
— Беспокойный мужик…
Снаряды зачастили. Снег на заводских дворах закоптел от разрывов. Электровоз и тележки, вмерзшие в пути, были разбиты, рельсы покорежены.
Однажды обстрел запер людей в цехе на круглые сутки. Гитлеровцы яростно обстреливали подходы к площадке, где строился корабль.
«Неужели они нащупали нас?» — с мучительной тревогой думал Снесарев.
К утру с крыши по пожарной лестнице спустился молодой артиллерист-наблюдатель. Он продрог и падал с ног от усталости.
— Нет ли закурить? — тихо спросил он, снимая рукавом полушубка иней, слепивший ресницы.
Ему молча свернули закрутку. Было понятно, что он голоден, но все не ели со вчерашнего дня.
Утром в столовую прибежала Надя.
— Надо им принести туда что-нибудь! Они же не ели! — накинулась она на Лабзина.
— Знаю, что надо. А как принесешь? — сердито откликнулся Лабзин. — У меня военного транспорта не имеется.
— Надо супу снести туда.
— Есть у нас суп. Горячий. Пусть пришлют — отпущу. Пожалуйста!
