— Я сюда не просился.
— Это мне известно. Я вас просил. И знаете почему?
— Я же сказал. Петь некому.
— Совсем нет. Просто я пожалел вас. Человек, Домашев, вы неустойчивый.
— А меня жалеть не надо. Никто не просит. Насчет устойчивости тоже, как сказать…
— Ну вот что, Домашев. Давайте поговорим, как мужчина с мужчиной. Начистоту. Я буду с вами совершенно откровенен. Начнем с того, чему вы больше всего придаете значения. Ваше участие в концертах самодеятельности было очень ценным. Пассажиры любили вас слушать, хвалили, без вас не обходился ни один концерт. Вы знаете, как нам дорога такие люди из команды, которые что-то умеют талантливо показать. Вы помогали нашей работе среди пассажиров. Да и вы сами, кажется, очень любите петь? Вы были хорошим матросом. Отлично стояли на руле, боцман был вами доволен. И такой человек уходит с «Пушкина». Как вы думаете, мне, как капитану, хочется его терять? Нет. И все же если бросить на весы то хорошее, что вы давали судну, и то плохое, что вы делали, плохое окажется тяжелее.
Матрос сидел, опустив голову.
— Я хочу оставить на теплоходе хорошего Домашева, — продолжал Оганов, — а с плохим распрощаться навсегда. Я предлагаю вам честную сделку: принимаю обратно на «Пушкин», вы же даете мне слово комсомольца, что у вас больше не будет случаев пьянства, грубости, пререканий, одним словом, всего того, за что вас списали. Сорветесь — пеняйте на себя. Мы сообщим подробно обо всем в пароходство, а заодно сообщим и Зине, что вы за человек, если она не знает…
— Какой Зине? — подскочил на стуле Домашев. — Откуда вы знаете?
— Знаем. Есть еще один вариант. Если вам не подходят мои условия, берите чемодан и поезжайте обратно в резерв. Будет жаль, если мы не сойдемся. Только, ради бога, не думайте, что мы не можем обойтись без вас.
— Я пойду покурю на палубу, Арам Михайлович. Можно? — спросил Домашев. — Покурю…
Через пять минут матрос вернулся.
— Я останусь, — проговорил он. — Замечаний не будет. Даю слово. Не пожалеете… Не хочу больше в резерв, и Зине не надо ничего сообщать…
И улыбнулся такой улыбкой, что Арам Михайлович понял: неизвестная Зина стала его верной помощницей.
— Ну, как с Домашевым? — спросил первый помощник, когда встретился с капитаном. — Все в порядке? Я видел его уже в робе, работал на палубе.
— Все, как мы с вами намечали. Поговорили по душам. Думаю, что не напрасно.
Прошло три года. Коля Домашев плавает на «Пушкине». Он повзрослел, женился на Зине, у них двое ребятишек. Домашев считается одним из лучших матросов на судне. Коля по-прежнему участвует в самодеятельности и неизменно пользуется успехом у пассажиров. Он сдержал свое слово. Замечаний у него нет, а благодарностей много. Иногда среди его береговых друзей заходит разговор о капитане. Они интересуются и спрашивают:
