— Ничего. Он был не в том состоянии, в котором люди могут подолгу разговаривать.
— Он не сказал, кто я такой? — спросил Стернли.
И, видя мое замешательство, тотчас добавил:
— Много лет я был секретарем мистера Донована. Почти всю жизнь точнее, все то время, пока человек может работать, чтобы обеспечить себя в старости.
Я оглядел комнату. Обстановка была более чем скудной, если не считать стеллажей с книгами в роскошных переплетах. На потолке местами осыпалась штукатурка, обои выцвели — видимо, последний ремонт здесь производился лет пятнадцать назад.
— Он ничего не оставил вам? Никакой компенсации? — вежливо спросил я.
Стернли с усмешкой кивнул.
— Воспоминания об интересно проведенных годах — это да. А что касается денег… Нет, не такой он был человек. Вот почему я удивился, услышав ваши первые слова. Неужели он и впрямь подумал обо мне в минуту, когда всем людям полагается думать только о себе? Вообще-то в присутствии мистера Донована никто не смел даже упоминать о смерти. Но однажды мы заговорили о ней, и он сказал: «Составлять завещание — все равно что добровольно отказываться от жизни. Эти мысли лучше вообще выбросить из головы, а иначе они до основания подточат ваш рассудок — изглодают, как термиты, поселившиеся в добротном жилище. Они будут незаметно вгрызаться в устои вашего бытия, и в один прекрасный день весь ваш благоустроенный мир обрушится, похоронив вас под своими руинами. Никогда не говорите мне о смерти!»
Стернли повернулся ко мне, и я вдруг понял, что он был не таким старым, каким показался мне в первую минуту. Ему едва ли исполнилось даже пятьдесят пять лет — а старили его седина, ученый вид и обходительные манеры.
— Так чем же могу служить вам, доктор Кори? — спросил он.
Я немного смутился, но в конце концов любопытство взяло верх.
— Гм… Мистер Стернли, не могли бы вы рассказать мне о Роджере Хиндсе?
Он рассеянно посмотрел на меня — тем взглядом, который вообще свойственен близоруким людям. Затем улыбнулся.
— Это имя Уоррен использовал на одном банковском счете, сказал он. — Мне приходилось заниматься этим депозитом. Я даже помню сумму первого вклада. Тысяча пятьсот тридцать три доллара восемнадцать центов. Уоррен ценил мою способность держать в памяти даже то, что не имело для него большого значения.
— Вы хотите сказать, никакого Роджера Хиндса на самом деле не существует? — спросил я.
— Не знаю. Во всяком случае, я его никогда не видел и не получал от него никакой корреспонденции для Донована. Хотя Уоррен интересовался всеми людьми с таким именем, даже собирал информацию о каждом из них. Понятия не имею, зачем он это делал. Кстати, один человек из семьи Хиндсов недавно получил широкую известность. Вы о нем не читали? Его обвинили в убийстве. Жестоком и в то же время хладнокровном. Оно было совершено первого августа этого года, в девять тридцать вечера.
