— Зачем ты меня спрашиваешь, Йордан? Дней жизни не останется, тогда и приходи за ответом, А пока что мне тебе сказать?..
Йордан Палади встал, закурил сигарету от трубки старика и пошел обратно в деревню. И еще долго слышал звон колокольцев и блеяние овец.
А председателю Урсаки он сказал:
— Ладно, я согласен. Когда прибудет новый грузовик, отдашь его мне.
— Не могу, — ответил тот. — Займи очередь, тогда и получишь.
— Идет! — кивнул Йордан, направился к видавшему виды грузовику и залез в кабину.
Когда ня Петраке и леля Тица возвращались с поля, их глаза, усталые от солнца и зеленей, заметили сына, сидящего на пороге дома. Йордан сидел неподвижно. уткнув голову в ладони. Леля Тица всплакнула от радости. Лицо ня Петраке растянулось в улыбке, обнажившей сверкающие зубы.
Йордан поднялся навстречу родителям и забормотал, правда, без особой пользы какие-то слова, пытаясь успокоить матушку. Как любая женщина, леля Тица должна выплакаться и в радости и в гора
— Ну ладно, ладно, мама… — приговаривал Йордан, — брось ты… — Потом обернулся к отцу.
Тот пожал сыну руку, оглядев его с ног до головы. Молодец! Ну-ну! Совсем не переменился. Вот лицо, может, повзрослело.
— Ну как там, Йордан, в армии? — спросил отец, чтобы что-то сказать.
— В армии как в армии, — ответил сын.
— А чего ты хочешь? В армии калачи на дереве не растут. В армии не в колхозе. У нас велят тебе что-нибудь сделать, а тебе не по нраву, пошлешь ты начальника к такой-то матери, а сам идешь куда хочешь. А в армии подчинение, в армии такого нельзя, — поучал ня Петраке сына, будто тот не приехал полдня назад из армии и не знал, что с чем едят.
— Говоришь, мэй, Йордан, в отпуск приехал? — спрашивал отец, потирая руки от радости.
Отец с сыном вошли в дом, и ня Петраке как гостя пригласил Йордана сесть, Родику отослал на кухню помочь матери. Снял шляпу, повесил на гвоздь а сел сам.
— А за что тебе начальники дали отпуск? За отличное поведение?
— Чтобы жениться, — брякнул сын и улыбнулся, поглядев на расстроенное лицо отца.
— Что ты сказал, мэй?
— Я пошутил.
— Ладно, коли пошутил.
Прибежала Родика и позвала их к столу. Мать накрыла, как обычно, на кухне. Стемнело. Они ели, разговаривали. Потом Йордан сказал, что идет в Дом культуры на фильм. Родика увязалась за ним. Брату некуда было деваться, и он подождал ее, пока она не надела выходное платье. И они вдвоем вышли за ворота, провожаемые любящими взглядами родителей.
ИОАНА: Я надела самое красивое платье, обула белые туфли, причесалась. Потом зашла к маме на кухню. Она мыла посуду. Я спросила «Хорошо?» А она улыбнулась мне как-то странно, как не улыбалась ни разу после того, что у меня было с Михаем. Я помахала ей рукой на прощание, открыла калитку и вышла на улицу. Дневной свет померк. Загорелись электрические лампочки над селом, окутанным мягким тихим покоем. Стояли теплые сумерки. Я шла к Дому культуры. И вдруг мне преградила дорогу высокая стройная тень.
