— Потому что так надо, — сухо ответил я.
— Я просто высказал свое мнение, — сказал Вахид. — Я думаю, ты для того и показал мне портрет.
— Да, — сказал я. — Все в порядке. Ты прав. Но так надо. Я же не лезу в твои чертежи и не задаю вопросов…
— Ты хотел сказать — глупых вопросов?
— Хотел сказать то, что сказал.
— Послушай, Рустам, — сказал он. — Я не имею права попрекать тебя… Но пойми меня правильно… Я старший брат и наравне с папой и дедушкой должен беспокоиться о твоем будущем, о твоей, так сказать, дальнейшей судьбе…
— Так, — сказал я, чувствуя, что еще немного — и взорвусь.
— Ну вот. Тебе скоро 30 лет. Ты давно закончил институт. Что ты сделал за все это время? Что ты успел? Я не знаю, хорошо ты рисуешь или плохо. Я не понимаю в этом и не берусь судить..
— Странно, — сказал я. — Обычно берутся судить именно тогда, когда не понимают ничего…
— Не перебивай, пожалуйста, — невозмутимо продолжал Вахид. — Ребята, закончившие с тобой в один год, уже кое-чего добились… Они делают карьеру. Ну, в хорошем смысле… творческую, так сказать, карьеру. Ты же ничего не делаешь. Ты хорошо работаешь, я вижу, увлеченно и так далее. Но есть же и что-то другое. Жизнь вокруг нас, в которой необходимо найти свое место, люди, с которыми нужно наладить, так сказать, деловые отношения, знакомиться. Ведь работы нужно продавать и пробивать, получать за это деньги, раз уж ты выбрал себе такую, так сказать, специальность…
Я чувствовал, что он абсолютно прав, трезво смотрит на вещи, здраво рассуждает, и оттого, что я чувствовал это и не мог возразить ему, я злился еще больше.
— Ты побледнел, — сказал Вахид. — Успокойся. И хоть раз задумайся над этими словами.
Он вышел и плотно, без стука прикрыл дверь. И это тоже сделал правильно. Не хлопнул. И тут меня прорвало. Я подлетел к двери, распахнул ее и заорал в коридор, в удаляющуюся спину Вахида:
— Убирайся к своим чертовым чертежам!
Он остановился, обернулся и спокойно сказал:
— Дурак.
Я хлопнул дверью, подошел к мольберту и ударом кулака скинул портрет на пол. Некоторое время смотрел на печальное дедушкино лицо на полу, потом поднял портрет и поставил на место.
Когда была жива мама, мы почти каждый вечер собирались за ужином всей семьей — папа, Вахид, мама, я. Делились друг с другом происшедшим за день или ожидающим нас назавтра, выслушивали одобрения или замечания. Только после смерти мамы стало ясно для меня, что она являлась скрепляющим звеном в нашей не очень дружной семье, своей любовью ко всем она сближала нас всех, мама верила в меня, при ней я не выглядел таким бездельником, как сейчас. Но мамы нет, и вместо того, чтобы еще больше сблизиться, как, я думаю, это обычно должно происходить со смертью родного человека, мы с каждым днем все больше отдалялись друг от друга. Вахида с отцом еще как-то связывала общая работа, да и то они большей частью спорили, горячо, сердито. А я остался вовсе один. Вот разве что дедушка, милый, милый дедушка… А вот и он, легок на помине.
