— Как ты думаешь, Наденька, — спрашивала она у мамы, — не отслужить ли нам по Верочке панихиду?
— Да что ты, господь с тобой, мамочка, Вера, может быть, еще и жива!
— Душа болит. Иногда верую — жива! Иной раз тоска сосет, такая тоска. Ведь могла же хоть весточку подать, хоть с кем-нибудь известить…
Так и ставила в церкви свечу во здравие сомневающейся своею рукой.
И вдруг мы получили от тети Веры письмо.
В эмиграции все было вдруг. Вдруг повезло, вдруг полный крах, то мертвый оказывался живым, то кто-то с кем-то встретился. Так и на этот раз. Письмо привез наш хороший знакомый. Он встретил тетю Веру на улице в Праге. Оказывается, она не знала, где мы живем, во Франции или еще где, а мы были уверены, что она в России. И вот совершенно случайно она узнала наш парижский адрес. Обрадовалась, конечно, и прислала с этим знакомым письмо.
Я его не читала. Знаю лишь по маминому пересказу. Тетя Вера с мужем (детей у них никогда не было) уехали из Советской России, несмотря на головокружительный успех тети Веры в кино. Уехали сначала в Ригу, затем в Прагу. В Чехии тетя Вера снялась в двух фильмах, теперь собиралась в Париж. Помнится, мама говорила о совершенной тетей Верой ошибке.
— Не понимаю, не понимаю, — твердила мама, — кой черт дернул ее тащиться за границу! Снялась в большом фильме, в главной роли… Ну, и сидела бы дома. А здесь… На что рассчитывает? Не понимаю.
Как бы там ни было, все были счастливы. Больше всех бабушка. Еще бы! Старшая дочь нашлась! Бабушка тут же на радостях побежала на рю Дарю и отслужила благодарственный молебен.
В следующем письме тетя Вера открыто возмущалась маминой пассивностью. «Я думала, Надя давным-давно на сцене, а она на какой-то мыльной фабрике мыльную стружку в пакеты заворачивает. Вот и сбываются мои слова, я всегда говорила, что она не настоящая артистка. И ты, Надя, не обижайся, а погляди вокруг. Разве не у вас в Париже функционируют русские театры Кировой, Рощиной-Инсаровой? Эспе?»
Это была правда. В Париже в то время открылось несколько русских театров. Тетя Вера задела маму пребольно, мамочка даже всплакнула по этому поводу. Но, высушив слезы, прокричала:
— Да чем же я хуже, в конце концов!
И решила открыть свой театр.
Поначалу никто не воспринимал эту идею всерьез. Мама металась по дому. Однажды в столовой чуть не опрокинула на себя полку с посудой. Удерживала ее на весу, пока дядя Костя снимал тарелки, и продолжала шуметь:
— Вы даже не представляете, какой у меня будет замечательный театр! Мы утрем французам их занудливые носы! Они еще услышат, что такое русский артист!
