Запахивая старенький, потрепанный синий плащ, Суворов смущенно оправдывался. И это смущение, эти сбивчивые оправдания были так непохожи на его обычно смелые, уверенные высказывания, что Верзилин перестал смеяться и удивленно посмотрел на Александра Васильевича.
— Да что вы, батюшка мой, напустились на меня? — жалобно говорил Суворов. — Неужто ж так плохо пел? — А ведь у себя, в Кобринском имении, всегда на клиросе подпевал, и поп Амвросий за то мне николи не выговаривал.
— Стало быть, льстец он безбожный, ваш поп Амвросий, — еще более насупился протопоп, — и из угодства к вам не блюдет за церковным благолепием. Ну, а я льстивства не терплю, правду в глаза говорю.
— Если уж на то пошло, больше не буду на клирос становиться петь. — И, оглянувшись на Верзилина, Суворов сделал такую гримасу, что тот опять рассмеялся.
— То-то же, — буркнул Симеон, и глаза его сразу подобрели. Был он вспыльчив, но отходчив.
Навстречу им шел шаткой походкой гусарский подпоручик. Несмотря на жестокий мороз, он был в одном мундире, с небрежно наброшенным на левое плечо ментиком. Увидев генералов, подтянулся и, не доходя до них ровно четыре шага, встал во фланг, четко стукнув каблуками высоких ботфортов.
— Это подпоручик Стрельников, — сказал Верзилин, когда они прошли мимо. — Недавно выслан из Санкт-Петербурга за шалость: похитил и увез в свое имение красотку — жену сенатора Новооскольцева, говорят, с ее полного согласия… А впрочем, лихой офипср. Прикомандировал я его к Азовскому казачьему полку. Скучает он здесь, а потому и пьет изрядно… Ну, да тут он недолго задержится, у него связи при дворе.
Суворов ответил резко:
— Ох, не жалую я вертопрахов столичных, шаркунов придворных, кои только умеют, что гладко скользить по навощенному паркету. Амуры да пьянство у них на уме. Ужо погоняю его на смотру да на ученье — знает ли дело военное… Скромность приличествует воину, наипаче офицеру. А лихость — она только в боях надобна, да и то с воинским расчетом сочетать ее должно.
У подъезда комендантского дома, где проживал тогда Суворов, взяли на караул, звякнув штыками — багинетами ружей, двое рослых часовых.
— Ну, вот и дошли, — весело сказал Верзилин. — Милости прошу ко мне позавтракать.
— Знаем мы ваши завтраки, — улыбнулся протопоп, снимая шубу. — То подлинно обеды пышные, пиры древлего царя Валтасара.
— А для тебя, Александр Васильевич, — говорил радушно Верзилин, входя в столовую, — сегодня твои любимые кушанья — постные щи с грибками да маслинами, кулебяка с капустой и каша гречневая.
