Памфлеты | страница 16



И результатов не пришлось долго ждать: прежде Юрасик-Ивасик был гол как сокол, а теперь выстроил себе приличный домик…

Когда же пришёл сентябрь 1939 года, а с ним Красная Армия, Юрасик-Ивасик ни на минуту не прекратил творческой работы. С его станка, словно по конвейеру, сыпались теперь сотни стихотворений, в которых солнце называлось «солнышком», «воля» — «волюшкой», а «рубль» «рубликом». Он хотел было даже Кремль назвать «кремликом», но не смог найти для этого слова подходящей рифмы. С благожелательной улыбочкой на губах, с ручками, смиренно сложенными на круглом животике, подсчитывая свой гонорарчик, он пробирался на митингах поближе к трибуне и кричал: «Да здравствует!..»

А потом Львов вместе со Шкрумеляком захватили фашисты. Улицы города были залиты кровью многих тысяч его жителей. А Юрасик-Ивасик?..

С неизменной медовой улыбочкой на губах, с подпитой ручкой, он встретил гитлеровского губернатора возгласом «Хайль!», а вернувшись домой, охваченный очередным творческим порывом, написал стишок «Чудо в дубраве».

Какое же это «чудо»? А вот послушайте:

Зеленеет дуб-дубочек,
Погодушка греет ниву,—
Радуется мой сыночек:
Его долюшка счастлива.
(«Львовские вести», 1942)

Как видите, нет тут по существу никакого чуда. Шкрумеляк — не Шкрумеляк, а Иуда; Юрасик-Ивасик — не Юрасик-Ивасик, а Иудушка. И разницы здесь особенной нет в том, что ему мерещится дуб-дубочек, а не осина, на которой, как известно, и закончил когда-то свою «долюшку счастливую» Иуда.

Не чудо и то, что после всего этого хочется сказать по адресу несравненного поэта:

— Скатертью тебе дорога, Юрасик-Ивасик, — националистический холуйчик!..


1944

Перевёл Л.Нестеренко

ЗАКЛЕЙМЁННЫЕ

КАРТОЧКИ ИЗ АЛЬБОМА

Семнадцатый полк, улан, расквартированный во Львове накануне 1939 года, славился не только красотой своих коней. Особенно тщательно были подобраны в этом полку его офицеры, преимущественно сынки помещиков. Пилсудский знал, что делал, поручая этим прототипам эсэсовцев подготовку выборов в сейм осенью 1930 года. Они с таким мастерством организовали массовое избиение шомполами крестьян Львовщины, они с такой садистской последовательностью разрушали крестьянское имущество, поливая зерно керосином, а библиотеки — навозом, что Иеремия Вишневецкий, наверное, от зависти переворачивался в гробу.

Когда вся эта братия проходила, бывало, военным строем мимо студенческого общежития, что на улице Лозинского, там открывались окна и возгласам «да здравствуют» не было конца. Этот крикливый энтузиазм молодчиков из фашистской «фаланги» и не менее фашистской ОНР («Обуз народово-радикалыш») имел свои основания. И те и другие были детьми одного и того же отца, и тех и других объединял один и тот же лозунг «бей». Бей украинцев, евреев, бей рабочих, бей всех демократов, всех прогрессивных людей без различия национальности… Онровцы с таким же наслаждением вспарывали ножами животы студентам-евреям, с каким уланские офицерики пороли до смерти несчастных украинских крестьян.