Сознание возвращалось к Хэтфилду медленно, постепенно, и ощущения его при этом были не из приятных. Голову страшно ломило, всё тело саднило и болело. Падая с лошади, он сильно ушибся, а ведь, в конце концов, существует предел физической выносливости любого человека, даже такого железного как Одинокий Волк.
— Чувство такое, будто меня привязали к хвосту лошади да проволокли по кустам, а потом подвесили на колючей проволоке отдыхать, — думал он про себя потягиваясь и разминая затекшие члены. Попутно он заметил, что лежит на чем-то мягком и довольно приятном на ощупь. Потом, согнув руки в суставах, с радостью убедился, что все кости у него целы.
— Наверное, приземлился на голову, — решил он. — Иначе, пожалуй, был бы уже на том свете. Так долго летел — что подумал уже, будто за спиной крылышки выросли.
Хэтфилд попытался открыть глаза, но испытал такую страшную боль, что тут же зажмурил снова: голова трещала, гудела и раскалывалась. Когда боль немного улеглась, он сделал вторую попытку и уперся взглядом в каменный потолок над головой, озаряемый красноватым сиянием.
Потолок уходил вверх высоким сводом, и Хэтфилду достаточно было одного взгляда, чтобы понять: он не вырублен и не вымощен из камня, это естественный скальный свод пещеры. Разглядывая его, рейнджер пытался восстановить в памяти смутные картины, отпечатавшиеся в его немеющем мозгу перед тем, как он провалился в черную пропасть беспамятства — гулкие каменные коридоры и мокрые ступени, лестницы…
— Я все еще под землей, но тогда…
Он так и не высказал зародившуюся в мозгу догадку, потому что все его существо, все вновь обострившиеся чувства сосредоточились на чем-то, что было здесь, рядом — совсем близко. Хэтфилд все еще лежал неподвижно, не шевелясь, не поворачивая головы, и взгляд его все так же упирался в каменный свод над головой, но он уже знал, чувствовал, что на него устремлены чьи-то глаза. Еще мгновение рейнджер продолжал строить догадки, потом медленно повел взглядом вправо. Рядом с кушеткой, на которой он лежал, проявилась неясная темная фигура. Этот человек, конечно, заметил, что он пришел в себя и, поняв это, Хэтфилд повернулся в его сторону и встретил неподвижный, немигающий огненный взгляд черных глаз.
Незнакомец сидел на скамье возле кушетки. Он был высок, широк в плечах и кутался в темный мексиканский плащ-серапе. На шее — тонкий прозрачный платок из темного шелка, на голове — широкое сомбреро.
Кроме горящих глаз, лица его почти не было видно. Нижнюю часть скрывал платок, но сквозь воздушную ткань Хэтфилду удалось разглядеть нечто бесформенное, смазанное, лишенное черт, как будто его изрезали, выжгли огнем или еще как-то изуродовали. Сильные жилистые руки покоились на коленях, и едва взгляд Хэтфилда упал на них, что-то подсказало ему, что это те самые руки, которые чуть не вытрясли из него душу там, в переулке за салуном Борова-Холидея. Да, возле кушетки, на которой он лежал, сидел тот самый Человек Без Лица: Лица, Эль омбре син кара!
