— И мама знает. Потому и сказала вам: заберите эту штуковину с глаз. А вы опять пришли.
— Чтоб напрасно не ходить, Шура, поясни свои слова, будь добра, — попросил Трофимов, меняя интонацию с простодушно-доверительной на слегка, но отчетливо повелительную.
Шура глянула на него и удивилась: глаза у инспектора изменили цвет — вместо голубых, простоватых стали серыми, упрямыми. Но по инерции возразила:
— Не обязана.
— Зачем же упрямиться?
— Да говорю ж вам: дело семейное, бабское. — Мы и такими занимаемся.
— Бабскими? — съязвила Александра.
— Да как понимать, Шура! Бабские-то дела всегда с мужиками связаны.
— Вот привязался, как репей!
— Точно, — подтвердил Трофимов, — от меня не отвяжешься.
— Эх, — сдалась Шура. — И нужно же человеку такое! Ничего б я вам говорить не стала, да к матери опять привяжетесь, а ей и без вас тошно. Короче влюбился Вовка. Вот и все. Без взаимности. Водила его тут одна за нос: ни да ни нет не скажет.
Слова эти, трудно давшиеся Шуре, поколебали, наконец, ее сдержанность, вызвали желание поделиться наболевшим.
— Понимаете? Вместо того, чтобы сказать честно — любишь или нет — игралась. Разве можно так?
В резковатой Шуре Трофимов чувствовал волю и особую, присущую трудовому человеку порядочность. Видно было, что сама она не из тех, кто виляет. Если да» так «да» до смерти, а уж если нет, то и «нет» на всю жизнь. И это понравилось инспектору, который, несмотря на природное лукавство и профессиональную необходимость при случае перехитрить противника, был человеком твердых принципов и лживых людей презирал.
— Нельзя, Шура, факт.
— Я и говорю! А он мучился.
— Красивая, наверно?
Вопрос Шуре не понравился.
— Какие вы все на внешность падкие! А что за вывеской — не интересуетесь.
Замечание это отразило, видимо, не только братову беду, но и нечто личное, поэтому Трофимов счел нужным заверить:
— Не все такие, Шура, не все. Так кто ж она такая?
— Ларка-то? Артистка.
— Ого!
— Чего там «ого»! Думаете, знаменитая? В школе вместе с Володькой училась. Оттуда у них и пошло. Да его в армию забрали, а она в училище театральное устроилась. Раньше ровня были, за одной партой сидели, дома наши по соседству, а теперь, видишь ли, в театре играет! А он работяга. Стала нос драть. Володьке бы плюнуть. Да вы ж все одинаковые. На словах только храбрецы, а сами. Вот он и надеялся. Не понимал, что она его в свите своей держит. Среди других ухажеров. И каждого обнадеживает помаленьку. Кокетничает, Человек ей душу предлагает, а юна ему монетку.
