– М-да, давненько я не путешествовал с таким комфортом и приятностью, – Штейн деловито разложил скромный дорожный скарб и с удовольствием расслабился на мягком диване. – А служба в ЧеКа, оказывается, имеет свои приятные стороны! Шучу-шучу… Хотя, знаете, уважаемый товарищ Орехов, думаю, те, кто раньше разъезжал в таких царских вагончиках, никогда не смирятся с вашей победой и потери такой вот жизни вам не простят, да-с!
– Я, Марк Наумович, обычно ездил в «скотовозах» третьего класса, а то и еще в чем похуже… А тут… не знаю – как в церкви… Вот для того мы и революцию сделали, чтобы любой трудящийся человек мог ездить куда хочешь и именно в таких вот вагонах!
– Дай-то бог… – взгрустнул отчего-то Штейн. – Только вряд ли это будет – не хватит на всех таких вагонов… Кстати, вы позволите называть вас просто Никита? А то по званию – неконспиративно, по фамилии – слишком казенно. А меня можно просто Марк. Как вы?
– Верно вы все это! А то вроде соседи и ехать нам долго… Послушайте, Марк, а ведь здесь еще два места – значит попутчики будут? Вообще-то жаль…
Попутчики не заставили себя ждать. Сначала в дверь деликатно постучали, а затем она откатилась в сторону, и в купе сразу как-то потемнело и отчего-то показалось тесновато.
– Дэнь добрий, панове! Звиняйтэ, товарищи, будь ласка, но принимайтэ еще одного чумака, ха-ха… – в купе бочком протиснулся толстый дядечка в теплой толстовке, едва не лопавшейся на огромном пузе. Что-то вроде кожуха дядечка сжимал в руках вместе с необъятных размеров портфелем. Украшали круглое с парой подбородков лицо невероятно живые глаза со смешинкой и хитрецой, да роскошные запорожские усы частично компенсировали солнечную ясность «прически», лишенной всех волос. – Ось будэмо знакомы: Мыкола Горобець – скворец по-вашему. Батька Тарасом кликали… Вы ще не вечеряли? От и добре, зараз и сообразим… Це дуже гарное дило! Я с вашего позволения…
Горобец деловито определил кожух на вешалку, распахнул недра своего «погреба», и на столик начали шлепаться кулечки, промасленные свертки, и прочие мелочи, распространявшие запахи настолько невероятные, что Орехов несколько раз невольно сглотнул, чтобы самым смешным образом не захлебнуться слюной. В конце «номера» на столик была торжественно выставлена объемистая бутыль, в которой гордо сверкало чистотой и прозрачностью «нечто»…
– Вот… – толстяк нежно огладил стеклянный бочок. – Не смирновочка и не шустовский коньяк, но, честное благородное слово, не хуже! А ковбаса! Боже ж мий – такой вы никогда не едали! Когда я колю кабанчика, моя Горпына сразу берет…
