– А тебя, фраерок, вроде никто и не звал… – тот, что постарше и покрепче окинул подошедшего Орехова оценивающим, неприязненным взглядом. – Мы тут культурно, можно сказать, ведем промеж старых товарищей беседу, никого не трогаем… пока… а ты сразу кипежь начинаешь подымать. Некультурно. Ну, раз ты, солдатик, такой нервный, то мы пока пойдем… в картишки перекинемся. А ты дед думай, да поскорей, а то мы ведь вместо хрустов можем и тебя на кон поставить. Или вот фраерка твоего… Шутю я, не бледней, пехота…
Уголовник не спеша поднялся, из жестяной баночки выудил и бросил в рот леденец, нехорошо улыбнулся, сверкнув железом зубов, и важно удалился. У напарника при всем старании важность и грозность изобразить никак не получалось, и семенил он позади вертлявой походочкой мелкой шавки при солидном барбосе. Отчего, правда, менее опасной «шавка» не становилась…
– Чего они хотели от вас, Марк Наумович?
– Никита, по-моему, мы влипли в нехорошую историю. Помните, в кабинете вашего начальника мы читали в бумажках, что за Лещ… ну, за курьером охотятся и уголовники тоже? Так, я думаю, это они и есть. Один из этих поцов, оказывается, когда-то видел меня в магазине на Большой Морской! Они что-то там прикинули и, похоже, решили, что я знаю курьера и могу им его указать! Когда я попытался объяснить им, что товарищи ошибаются, они и вовсе намекнули, что курьер – это, может быть, даже и я! Вы представляете?! Товарищ Орехов, вы же слышали про карты – они ведь меня запросто прирежут! И я вас спрашиваю: кто тогда поможет вам найти и вернуть молодой республике бриллианты?
Жизнь в поездах дальнего следования, как правило, не отличается разнообразием: изо дня в день одно и то же – встали, умылись, позавтракали, потом кто-то вновь дремлет, кто-то рассматривает пейзажи за окном, кто-то читает или ведет неспешные разговоры с попутчиками… Очередной день подошел к концу, пассажиры потихоньку укладывались, Орехов, украдкой поглядывая на часы, предвкушал ночное рандеву в коридоре у окошка, разрисованного морозными узорами. Штейн, допоздна листавший какую-то потрепанную книжку, наконец-то отправился «совершать вечернее омовение», которое по уже сложившейся традиции проделывал позже всех и неизменно подолгу и со вкусом. Однако в этот вечер ювелир отсутствовал буквально несколько минут, затем дверь купе с треском распахнулась, и в проеме двери возник нелепо размахивающий полотенцем Марк Наумович – бледный, взъерошенный и очень напоминающий перепуганного воробья.
