Я, кажется, уже говорил, что от природы юной еврейке досталась довольно неказистая внешность. Но это не совсем так. Точнее, барышня, конечно же, некрасива, может быть, даже безобразна, но не всё время. Иногда на какое-то неуловимое мгновение она необыкновенным образом преображается. Это происходит, когда солнечные лучи на долю секунды прорываются сквозь плотную пелену туч, и создается впечатление, будто в небе вспыхивает беззвучная молния, отсверки которой падают на девушку и производят в ней удивительные изменения. Бледность сменяется золотистым загаром, дефекты кожи исчезают бесследно, черты лица становятся тоньше и благороднее, в глазах появлялся торжествующий блеск, а в осанке – грациозная горделивость, может быть, даже надменность. Так выглядят женщины, совершенно убежденные в неотразимости своих чар. Кажется, еще немного и она воскликнет: «Я – нарцисс Шарона, лилия долин! Что лилия среди терний, то я среди красавиц земных, встреченных тобою прежде».
Я не сразу заметил эти метаморфозы, но, обратив внимание, уже не мог оторвать от девушки взгляда, стараясь ни в коем случае не пропустить миг следующего превращения. Сердце мое забилось намного чаще обычного, дыхание стало каким-то судорожным, а в глубине груди родилось элегическое томление, смешанное с надеждой, тревожное, но вместе с тем радостное предвосхищение неизведанного – чувство, которое испытывает робкий влюбленный, накануне первого свидания. Уже десятки лет я не переживал ничего подобного. Я вообще не помню, когда последний раз видел нечто, заставившее меня волноваться. Ни знаменитые европейские города, более напоминающие музеи под открытым небом, ни сверкающие золотом сикхские храмы, ни умопомрачительные пейзажи Африки и Новой Зеландии, ни обнаженные пятнадцатилетние акробатки в притонах Бангкока не вызывали во мне ничего, кроме минутного всплеска любопытства. А потом и оно постепенно исчезло, потому что, в конце концов, и шедевры искусства, и циклопические водопады, и голые красотки становятся банальными, похожими на что-то, уже много раз виденное прежде.
Я вполне отдаю себе отчет, что всё, что я вижу – не более, чем иллюзия, порождение причудливой игры света и тени, результат редкого сочетания атмосферных явлений. Конечно же, стоит только сделать несколько шагов в сторону, немного изменить ракурс – и открывшаяся мне удивительная красота исчезнет навсегда. Осознание неизбежности прекращения чуда наполняет мою душу отчаянием и тоской. Нет, даже не тоской, а обидой – горькой печалью обманутого ребенка, очень похожей на ту, что я испытал много лет назад, когда принял шмелей за милых моему сердцу майских жуков. Еще немного, и наступят сумерки, прекратится игра солнечного света, девушка навечно останется дурнушкой, и больше уже никогда мне не будет доступно ни потрясение, ни восторг, ни даже просто сильное переживание. Последний раз я смотрю на окружающий мир ликующим взглядом. Последний раз мое сердце колотится от возбуждения. Последний раз ноет грудь в предвкушении неведомого и восхитительного.
