— Два запаха самые лучшие на свете, — говорил Демин. — Свежее сено и свежий, только что из печи хлеб.
— Про хлеб это вы потому, что голодный?
— Ничего подобного. Но раз уж ты затронула, я скажу: меня прямо покоробило, что ты с ним села есть. Нашла компанию!
— Война кончилась, — напомнила Неля.
Капитан сердито дернул плечом.
— Для тебя да. Потому что ты сбоку стояла. На тебе ни царапины нет. А для других не кончилась.
Неля помолчала — не хотелось спорить. Но потом все-таки сказала:
— Снаружи ни царапины. А внутри… У меня мать с голоду умерла в блокаду. А отец еще в сорок первом погиб: он пограничник был.
— Тогда… Тогда я тебя окончательно не понимаю, — в замешательстве проговорил Демин.
В этот момент к ним подошел, вернее, подскакал инвалид на костыле. При каждом скачке медали на его мятом пиджачке весело побрякивали. И сам инвалид был навеселе.
— Нет, нет, нет, нет! — закричал он, заранее пресекая возможность отказа. — Прогулочки опосля, а сейчас прошу, пожалуйста, за мной! У Клавки Мухиной радость: муж вернулся, на которого похоронка была!
— Да мы ж их не знаем, — начал было Демин, но инвалид и слушать не стал:
— Вы и не обязаны знать. Зато вы для них самые дорогие люди! Прошу к нашему шалашу!
В квартире Мухиных играл патефон, гости шумели, какие-то женщины носились с тарелками на веранду и обратно; но первый, кого еще из дверей увидел Демин, был Рудольф Онезорг. Он сидел в своем мышином мундире, положив ладони на стол, и задумчиво, даже грустно наблюдал за весельем.
— И товарища вашего я доставил, — кричал за спиной Демина инвалид. — Тоже не хотел идти, но от меня не вырвешься!
Не давая Демину опомниться, Неля взяла его за руку и повела к столу.
Клавка Мухина — сорокалетняя, вся в веснушках — и ее муж, усатый солдат с нашивками за ранения, сидели в торце стола. Клавка плакала счастливыми слезами, прижимаясь щекой к погону мужа. Он тоже нет-нет да и смахивал слезинку. А сосед справа доверительно шептал ему в ухо:
— Ты, Василий, не сомневайся. Клавдия вела себя исключительно хорошо!
— Да я не сомневаюсь, — улыбнулся Василий и спросил у инвалида с костылем, пробиравшегося к своему месту: — Константин! Это ты немца приволок? На хрена?
— Он с капитаном, он ТЭЦ разминировал. Этот немец антифашистский! — успокоил хозяина инвалид.
Патефон на этажерке пел задушевным хрипловатым голосом:
У меня есть сердце, а у сердца — песня,
А у песни — тайна, хочешь, разгадай!..
Рядом сидел баянист. Он был обижен тем, что ему предпочли Утесова, но все-таки машинально подыгрывал патефону.
