Сбор был назначен на двенадцать часов в ЦДСА, но Шорников задержался в штабе и приехал только к часу. Работники телевидения уже сматывали свои провода и уносили горячие еще юпитеры. Играл духовой оркестр, несколько пар танцевали.
На площади Коммуны стоят автобусы, на них гости направятся в ресторан «Прага», предстоит торжественный обед.
— Коля! — окликнул кто-то Шорникова.
Он обернулся и увидел: по лакированному паркету, опираясь рукой на палку, к нему спешил невысокий, сухощавый человек. Рукав пиджака заправлен в карман.
— Павел!
Шорников и лейтенант Павел Морозов когда-то командовали взводами в одной роте.
— Ну, давай обнимемся, — Морозов отставил свою руку с палкой для объятий. — Тебя-то я хотел увидеть больше всех!
Морозов лет на десять старше Шорникова. Он сразу выделился среди взводных, почти мальчишек, и вскоре стал начальником штаба батальона. Но приятельские отношения у него с Шорниковым сохранились. Иногда по ошибке их называли братьями: они и правда были похожи — и ростом одинаковы, и оба синеглазые, даже в голосе было что-то общее. И фамилии путали: Шорникова называли Морозовым.
— Наверное, тебя генерал Прохоров перетянул в Москву? — сказал Морозов, когда узнал, где Шорников служит.
— Нет. Я даже не предполагал, что он здесь, совсем недавно встретились. А ты где?
— Я на целине!
— Сам попросился?
— Не сам, но и не возражал.
К ним приближался полковник. В новеньком парадном мундире, но почему-то в сапогах и с кортиком. Уже немного навеселе, улыбается.
— Неужели это Огульчанский? — говорит Морозов. — Не знаешь, как с ним теперь — на «ты» или на «вы»?
Полковник останавливается перед ними, щелкает каблуками и слегка кланяется. Морозов смотрит на его огненные погоны:
— Неужели полк получил?
— Дивизию!
— Ух ты! Поздравляю. Быть тебе генералом!
— Посмотрим. — И Огульчанский обратился к Шорникову: — Вы, наверное, представляете здесь высокий штаб?
— Нет, я представляю только самого себя.
— И все же… — Огульчанский взял под руку Морозова и Шорникова. — Идемте, я познакомлю вас со своей женой.
Он подвел их к женщине с девчоночьей челкой. На ней было шерстяное платье — английское джерси — и туфли со сверкающими пряжками.
— Зина? — удивился Морозов.
— Все меня помнят! — пожала плечами женщина. — Вот не рассчитывала.
Шорников тоже знал Зину. Она брила на фронте корпусное начальство, иногда и лейтенантов. Платили ей за стрижку и одеколон столько, что Зина, наверное, в мешке возила деньги. Прежде она была худенькая, а теперь перед ними стояла представительная дама, но не блондинка, а брюнетка.
