— Ну, расскажи.
— Так вот… Зашла будто я в какие-то дремучие болота и провалилась, стало меня засасывать. Я кричу, зову на помощь, а никто не откликается, никто мне рученьки не подаст. А кругом все начало гореть… К чему бы это?
— К морозу, наверное.
— Может, и к морозу. А тебе страшные сны снятся, сынок?
— Снятся.
— Что же тебе снится?
— Как танки горят…
Мать посмотрела на него так, как матери смотрят на своего ребенка, когда он тяжело заболел, но с улыбкой сказала:
— Когда я была маленькой, мне снились только цветы. Васильки во ржи. Я их рву и плету венок.
— Пусть они и теперь тебе снятся.
— Нет, теперь не приснятся. Много воды утекло! Ты помнишь, как ходил на мельницу молоть очистки картофельные?
— Помню. И как ты потом лепешек напекла. И как спросила, сказал ли я мельнику спасибо.
— А я-то думала, что ты все позабыл! Понаговорили бабы всякой всячины: мол, там они, в Москве, мед с медом едят и медом закусывают. — Глаза у нее усталые, сосредоточенные и наивные, но и мудрые, они каким-то материнским чутьем угадывают многое, понимают, как ее сыну живется.
— Что-нибудь споешь еще, мама?
— Нет.
…Она погостила несколько дней, потом сказала:
— Купил бы ты мне, сынок, билет. Пора уезжать. Получишь свою квартиру, тогда напишешь…
— Обязательно.
Наверное, она иной представляла себе жизнь в городе. Или просто не могла порвать с прошлым.
Вечером, когда нужно было ложиться спать, Николай уезжал к себе в казарму, а она, недоумевающая и даже обиженная, оставалась с Еленой. О чем у них были разговоры, он не знал, но однажды мать сказала ему, что к ней родные дочери так не относились, как эта девушка. Но и дочери ее любили, только по-другому были воспитаны, не умели быть внимательными и ласковыми, даже стеснялись этого.
После получки он походил с ней по магазинам, купил подарки — шерстяную кофту и теплый платок, валенки, хотел купить и пальто, но она отказалась:
— Пальто у меня есть, сынок, а ты купи уж лучше плащ «болонью», а то в наших краях осенью бесконечные дожди.
— И здесь тоже.
А когда купили, она была очень довольна:
— Не стыдно будет по селу пройти.
Перед отъездом она попросила его показать ей Москву. Пугливо входила в метро, никак не могла ровно ступить на ступеньки эскалатора, падала и крепко цеплялась за его руку.
На станции «Маяковская» они вышли. Он сказал:
— Вот это и есть центральная улица — Горького.
Она, видимо, была разочарована. Ничего особенного здесь не было — колбасный магазин через дорогу, книжные киоски и ничем не примечательные, потемневшие за зиму дома.
