Сказал и сам удивился — какие странные в разные времена случаются порядки, которые потом сами по себе куда-то исчезают, а на их место приходят новые. Теперь хоть голым по поселку шастай — никто головы не повернет! За сквернословие тоже на пятнадцать суток не заметут, да на всех и места не хватит: у нынешних мат — через раз, вроде довеска, без которого от слов впечатления нету. И за порчу скамеек в парке тоже не привлекают. Преступника мало словить, еще надо доказать, что он преступник. А зачем? Отрубить руку, чтобы плитку с парапета на набережной не отковыривал, тогда следующий подумает, прежде чем шкодить. Несерьезные нынче порядки, но уж какие есть, надо их соблюдать, не рассуждая, иначе выйдет бардак. И Панюшкин добавил:
— Я свои обязанности хорошо выполнял, потому Зинка меня терпеть не может.
— Так то она, а то ты, — резонно заметила толстуха, чем совсем сбила с толку собеседника.
Василий озадачился: иногда он пьяных девок под кусты затаскивает — что верно, то верно, от природы куда ж денешься. Но Зина? Казалось, он ничего такого про нее и не думал. Что же разглядела Мокрухина? Наловчилась шпионить, с утра до ночи сидит на скамейке, наблюдает.
На всякий случай решил отвести разговор в сторону:
— Лучше скажи, как тебе удается меня упредить? Встаю спозаранку, а ты уж на посту. Вовсе не спишь или здесь ночуешь — на живца ловишь? Лопай поменьше, а то ухажер рядом не поместится.
Привычная перепалка нисколько не повлияла на его настроение, напротив разогрела, как любил выражаться Панюшкин, энергию организма, требовавшего движения. Он миновал усыпанный белыми цветами куст мальвы, прячущий от чувствительных взоров контейнер с мусором, и неспешно зашагал по центральной улице вдоль пальм в сторону моря, выступая с достоинством человека, обходящего дозором собственные владения. Потому вертел головой во все стороны и сразу отмечал самые незначительные изменения.
Панюшкин жил тут так давно, что считал себя местным, хотя попал случайно, по армейскому призыву, прямиком из архангельского села, где в 41-м страшном году оказался с матерью и теткой в эвакуации. Беженцы там и осели — отец с войны не вернулся, хату на Смоленщине сожгли, родственников раскидало военными бурями кого куда, а может, и вовсе без вести пропали, разве теперь узнаешь? Срок служить подошел Василию в мирном пятидесятом. Повезло — сберег жизнь и не стал калекой, что могло произойти с большой долей вероятности. К тому же он изначально не был приспособлен к убийству даже самой ничтожной твари, не то что человека. Конечно, защищая свой живот, наверняка научился бы убивать, как этому все научаются на войне. Но Бог миловал, и Василий сохранил чистоту природного характера.
