— Не толкай бабушку.
Наталья Петровна, в джинсах «стрейч» и на высоких каблуках, возмутилась:
— Я не бабушка, и уж точно — не ваша!
— Извините, — сказала женщина удивленно.
«Неужели в свои шестьдесят я так старо выгляжу? — подумала Наталья Петровна. — Что же тогда Володя? Нужно следить за своими действиями и словами, чтобы не обидеть». Мысль о муже возникла в этой связи не случайно. Она бессознательно продолжала относиться к нему так, словно он оставался звездой первой величины, однако стала замечать за собою всплески недовольства его домашним деспотизмом, небрежением и, как ни смешно, взглядами на жизнь. С ее точки зрения, этот запоздалый бунт выглядел отвратительно, гораздо хуже привычного поведения самого кумира. Сверх того, она не испытывала угрызений совести, а должна бы. Существовала еще одна удивительная подвижка в отношении к супругу, более значимая: она не могла, как раньше, пить из его стакана или взять в рот ложку, которой он ел. Проанализировав эту метаморфозу, Наталья Петровна решила, что, если бы Володя продолжал целовать ее как мужчина, испытывающий желание, и тела их соединялись в условно-единое целое, подобного бы не случилось. Некая форма отстраненности от мужа возникла, скорее всего, как неизбежность, однако представлялась странной: физиологию она всегда ставила на второе место после душевной близости и отдельно от Володи себя по-прежнему не мыслила. Она привыкла его любить, как привыкла терпеть.
Анализ не утешил, но, по крайней мере, Наталья Петровна перестала думать, что сама виновата в происходящих переменах. Кроме того, присутствие в ее жизни чего-то неизвестного и вряд ли приятного мужу вместе с некоторым холодком проступка приносило и смутное удовлетворение. Ее сегодняшняя любовь к супругу отличалась от вчерашней. Недоразвитое чувство достоинства пускало слабые корешки.
Шапошников никаких перемен в жене не наблюдал (если вообще имел такую цель) и продолжал жить собственными интересами. По укоренившейся многолетней концертной привычке он и на юге вставал поздно, а ложился заполночь. Наталья Петровна, напротив, любила ранние часы, когда квартира погружена в хрупкую тишину, прерываемую только случайными звуками с улицы. Перебравшись в лоджию, она дремала в рассеянном утреннем свете, наслаждаясь одиночеством и редкими минутами праздности, потом шла на рынок, чтобы принести мужу к завтраку парное козье молоко, обжигающий лаваш, свежие деревенские яйца.
