Притащив к билетным кассам довольно тяжелый чемодан, он обнаружил, что маршрутных такси здесь как не было в прошлом, так нет и сейчас. Обычные же машины, несмотря на высокий авторитет Алиева, требовали за проезд гораздо больше, чем до начала борьбы с коррупцией.
Переговоры с несколькими водителями закончились безрезультатно, и он покрыл всех матом. Но, к сожалению, переполненный чувством обиды за обманутые народные ожидания, этим не удовлетворился.
— Алиев! Алиев!.. Какой Алиев?! — кричал он, как на многолюдном митинге. — Не Алиев вам нужен, а Кальтенбруннер. Разворовали всю страну, а теперь борцов с коррупцией из себя строите. — Обличение власти продолжалось и после появления трех милиционеров; более всего их возмутило сравнение руководителя республики с каким-то Кальтенбруннером — личностью им не известной и, судя по звучанию фамилии, малопочтенной. Дружно навалившись, они с такой силой прижали его лицом к родной земле, что крики, которые он не прекращал, перешли в невнятное мычание. Потом они вывернули ему руки за спину и сунули в милицейский «газик». В ближайшем вытрезвителе было установлено, что у него сильная степень опьянения, а в расположенном рядом районном суде кудрявоголовая, сильно накрашенная женщина осудила его на десять суток.
Три дня Эльдар подметал улицы города, пока кто-то из прохожих его не узнал. Оставшиеся дни заменили на денежный штраф, но он улетел в Москву с ощущением человека, вернувшегося на родину после изнурительного плена.
Тогда-то он и понял, как привязан к Москве.
Впервые в столицу его двенадцатилетним мальчиком привез отчим. Названия ресторанов, в которых они просиживали во время его командировок, он не запомнил. Зато через много лет, войдя в ресторан «Берлин» (раньше он назывался «Савоем», но потом опять вернулось старое название), он по зеркальному потолку узнал этот зал и вспомнил, как отчим долго договаривался с официантом, чтобы тот вместо советского пива принес немецкое; за большие деньги просьба была исполнена, но из соображений конспирации пиво было из бутылок перелито в запотевший от холода графин.
Вспомнил он и кафе «Националь», куда в начале шестидесятых его, молодого аспиранта, привел коллега — выдающийся физик, засекреченный итальянец, живший в Москве под вымышленной фамилией. Несколько лет он почти ежедневно завтракал здесь за одним столиком с поэтом Светловым и бородатым искусствоведом Рапопортом. Иногда к ним присоединялся и семидесятилетний поэт Павел Антокольский, который при знакомстве, выставляя ладошку, называл себя Павликом.
